– Я ничего не нашел.

– А ты ничего и не искал. Ты только меня хотел затащить под одеяло, - она встала и начала обыскивать комнату. Шарп смотрел на нее, влюбленный в стройность ее тела, в силу ее худощавости. Она открывала шкафы и выгребала их содержимое прямо на пол. Выломав полку из серванта, она бросила ее Шарпу. – Ну-ка, кинь в огонь.

Шарп насыпал сверху немного пороха, чтобы доска быстрее занялась, а когда обернулся, она уже потрясала бутылкой вина.

– Видишь? У этих свиней всегда есть вино, - она заметила, что он смотрит на нее, и лицо ее вдруг стало серьезным. – Что, я так сильно изменилась?

– Нет.

– Уверен? – она глядела не него, нагая и озабоченная.

– Конечно, я уверен. Ты прекрасна, как всегда. Почему это ты должна была измениться?

Она пожала плечами, подошла к нему и села рядом. Пробка наполовину торчала из бутылки, она вытянула ее до конца и принюхалась:

– Кошмар, - отхлебнув, она передала бутылку Шарпу.

– Так что случилось?

Он понял, что пришло время для разговора. Тереза помолчала пару секунд, глядя в огонь, потом резко повернулась к нему, ее лицо исказилось:

– Значит, ты будешь в Бадахосе?

– Да.

– Точно? – она как будто сомневалась в его уверенности.

Шарп пожал плечами:

– Я не могу быть абсолютно уверен. Армия там будет, это точно, но нас могут послать в Лиссабон, а могут и здесь оставить. Откуда я знаю?

– Я хочу, чтобы ты там был.

Шарп ждал продолжения, но она замолчала и только смотрела в огонь. Вино горчило, но он отхлебнул немного и набросил жесткое одеяло ей на плечи. Она выглядела расстроенной.

– Почему ты хочешь, чтобы я там был? – спросил он мягко.

– Потому что там буду я.

– Потому что там будешь ты, - он произнес это как самую обыденную вещь в мире, но внутри себя он искал и не находил причину, малейший повод для Терезы оказаться внутри самой большой французской крепости в Испании.

Она кивнула:

– Да, я буду там. В крепости. Я уже была там, Ричард, жила там с апреля.

– В Бадахосе? Ты сражалась?

– Нет. Они не знают, что я La Aguja. Они считают меня Терезой Морено, племянницей Рафаэля Морено. Это брат моего отца, - она печально улыбнулась. – Французы даже разрешают мне проносить в город винтовку, представляешь? Чтобы защищаться от ужасных герильерос! Мы там живем, тетя, дядя и я, торгуем мехами, кожей и хотим мира, чтобы выручить побольше денег, - она скривилась.

– Я не понимаю.

Она отстранилась, пару раз ткнула байонетом в очаг и глотнула еще вина, затем спросила:

– Там будут проблемы?

– Проблемы?

– Как сегодня. Убийства? Воровство? Насилие?

– Если французы будут сражаться, то будут.

– Они будут сражаться. Ты должен найти меня там, понимаешь? – она умоляюще взглянула ему в лицо.

За окном собака облаивала мягкие хлопья снега. Он согласно кивнул, хотя оставался в замешательстве:

– Я понял. Но почему в Бадахосе?

– Ты рассердишься, если я скажу.

– Я не буду сердиться. Так почему в Бадахосе?

Она снова помолчала, кусая губу и глядя ему в лицо, потом взяла его руку и положила под одеяло, на свой обнаженный живот.

– Есть разница?

– Нет, - он погладил ее мягкую кожу, все еще не понимая.

Она глубоко вздохнула:

– У меня родился ребенок.

Его рука замерла, чувствуя жар ее плоти. Она пожала плечами:

– Я же говорила, ты рассердишься.

– Ребенок? – в голове все завертелось, как та снежная круговерть над пламенем.

– Твой ребенок. Наша дочь, - на ее глазах появились слезы, она уткнулась ему в плечо. – Она больна, Ричард, очень больна, ей нельзя путешествовать. Она может умереть. Такая маленькая еще…

– Наша дочь? Моя? – он почувствовал, как его переполняет радость.

– Да.

– Как ты ее назвала?

Она посмотрела на него, в глазах стояли слезы:

– Антония. Так звали мою мать. Если бы был мальчик, я назвала бы его Рикардо.

– Антония… - произнес он.
– Мне нравится.

– Правда?

– Конечно.

– И ты не будешь сердиться?

– С чего бы?

Она пожала плечами:

– Солдатам дети ни к чему.

Он прижал ее к себе, вспоминая первый поцелуй – недалеко отсюда, под страшным ливнем, когда французские уланы обыскивали русло реки, и расставание в дымном сумраке Альмейды. Они провели так мало времени вместе!

– Сколько ей сейчас?

– Только исполнилось семь месяцев. Очень маленькая еще.

Конечно, маленькая, подумал он. Крошечная, уязвимая, больная, где-то там, в Бадахосе, окруженная французами, в кольце стен, высоко поднимающихся над Гвадианой. Его дочь.