Шрифт:
Тут он многозначительно посмотрел на Баркова.
– Домой не тянет?
– Как же. Конечно, тоскую по дому. Но уже недолго осталось. Чаю в скорости получить полный абшид. И – в родной Ганновер! Там у меня имение на реке Везер. Молодая жена…
В глазах пристава появились слезы. Ох уж эта немецкая сентиментальность.
– Ну, что там?! – крикнул без перехода.
Поэт обернулся. Солдаты приволокли изрядную кучу хвороста и, сообразуясь с указками Козьмы и Дамиана, начали сооружать костер. Часть прутьев уложили в центр «сруба», остальными закидали собак снаружи.
– Теперь отойдите прочь! – велел Козьма служивым. – И подальше. Нельзя вдыхать этот нечистый дым!
Команда отошла саженей на десять. Этого инокам показалось мало. Распорядились отодвинуться еще на такое же расстояние.
Из своих заплечных мешков монахи извлекли что-то вроде масленичных личин, и надели себе на головы. Дамиан зажег факел, потом еще один, который отдал Козьме. Затянув какую-то молитву, слов которой Иван не смог разобрать, юноши стали обходить кучу посолонь, тыкая пылающими палками в хворост. Тот сначала никак не хотел заниматься. Но, повинуясь налетевшему порыву ветра, огонь вспыхнул с яростной силой, охватив сразу все «подношение».
Иноки отошли, но недалеко – всего на пару саженей. Бросив в снег факелы, они взяли в руки кресты и выставили их перед собой.
Поэту сделалось жутко.
Инквизиция! Чисто тебе гишпанское аутодафе!
Пронесся слух, хотят кого-то будто сжечь,Но время то прошло, чтоб наши мяса печь.Наверное, сходные мысли возникли и у барона. Он недоуменно посмотрел на Ивана, потом пожал плечами и пробормотал себе под нос: «Barbarei!»
Ишь ты, «варварство». На своих соплеменников бы посмотрел, немчура безбожный! Христопродавцы. Подобных варваров еще поискать надобно. Чего на войне творят!
Со стороны костра до его слуха долетело знакомое имя: «Христофор». Монахи призывали на помощь псоглавого святого. Точь-в-точь как в его сне!
Сей чудного вида святой помогал странствующим, предохранял от внезапной кончины и среди всего прочего считался защитником от всевозможной нечистой силы. Но зачем кликать его, когда всего-навсего нужно сжечь пару десятков собачьих останков?
Копиист не удержался от соблазна, да и глянул на огнище по-особому.
Лучше б он этого не делал.
Ибо постичь человеческим разумом увиденное было никак невозможно.
Три фигуры застыли у костра. Две юношеские, тонкие – в алых мантиях и митрах. И третья коренастая, высокая – с дивным звериным ликом.
Руки всех троих были простерты к бушующему огню и с дланей лился к оранжевому цветку лазоревый свет.
А тот костер, в отличие от явного, был неспокоен.
То тут, то там из пламени выскакивали конечности отнюдь не напоминающие звериные. Это были… человеческие руки и ноги.
Единожды даже высунулась голова. Волосы на ней уже обгорели. Рот раскрылся в болезненном крике.
И глаза.
Ивану показалось, что он узнал эти желтые, горящие ненавистью и мукой очи. Зеницы пса-вожака.
И еще померещилось, что страшный лик чем-то напоминает рожу душегуба Клопа, сраженного поэтом в лесном притоне.
Один из юношей, заметив наблюдателя, повернул к Ване лицо и сердито погрозил пальцем. Видать, этого ему показалось мало, поелику он вытянул вперед правую руку и пустил в сторону праздного зеваки тот же небесно-голубой луч.
Тьма ударила по глазам.
– Что с вами? – озаботился барон, наблюдая, как Иван яростно трет очи.
– Дым попал, – ответил поэт, не в силах унять обильно льющиеся слезы.
– Похоже, наше жертвоприношение подошло к концу.
В голосе пристава слышалась явная издевка.
К ним нетвердой походкой подступил Дамиан, уже успевший снять свою нелепую машкару.
– Надобно подождать, пока все прогорит, а затем засыпать пепелище землей. Вон мы и лопаты припасли.
– Gut! – коротко молвил офицер.
– Мы с братом отдохнем маленько. Отойдем в лес, подышать чистым воздухом да помолиться. Вы же, сударь, проследите, чтоб никто не подходил к кострищу, допрежь не погаснет…
– Gut! – словоохотливый барон что-то был немногословен.
Наверное, и на него угнетающе подействовало все увиденное.
– Где рыть-то, ваш бродь? – осведомился у начальства один из солдат. – Земля наскрозь промерзла.
Немчин, зажав двумя пальцами длинный нос, бочком-бочком подошел к гари и огляделся.