Неиссякающим источником вдохновения для младшего поколения служила русская литература, которая уже в начале шестидесятых подняла прекрасное знамя гуманизма. Когда я спрашивала своих товарищей по революционной работе, что подвигло их посвятить свою жизнь борьбе с деспотизмом, обычно они отвечали примерно так:

– В Темрюке [крохотном провинциальном городке] не было никого, кто бы мог рассказать нам о новых течениях мысли. Закончив школу, я намеревалась пойти в учителя, поэтому стала много читать. Открыв для себя стихи Некрасова, я почувствовала, будто бы родилась заново. Я переехала в Киев, где училась на акушерских курсах – единственных курсах для женщин, существовавших в то время. А теперь я хочу идти с вами в народ.

Так мне отвечала Мария Коленкина, физически хрупкая девушка с железной волей и кристально чистой душой, готовая перенести адские муки ради достижения своей цели. Вся ее юность прошла в трудах, полных страшных опасностей, завершившихся приговором к десяти годам каторги. Однако весь этот срок она провела в постели, слабая и больная. Она переносила свои страдания в холодной одиночной тюремной камере стойко и без жалоб. Все ее аргументы сводились к единственной фразе: «Так нужно».

В другой раз от другого человека я получила такой ответ:

– Матери у меня не было, а отца я ненавидел за его порочную жизнь и за жестокость к людям. Я любил читать, особенно «Искру». [64] Сперва она казалась мне смешной. Позже я начал улавливать в ней скрытый смысл, что породило во мне желание более глубоко и подробно ознакомиться с сущностью российской общественной жизни. Мои изыскания привели меня в тюрьму, но зато теперь я могу работать вместе с борцами за свободу.

Так в самых отдаленных уголках нашей огромной страны вырастали люди, имевшие сознательную цель в жизни. Университетские студенты приносили новые идеи в самые глухие уезды. Они пользовались большим влиянием на провинциальную молодежь, которая с легкостью усваивала европейские теории. Таким образом, малообразованная молодежь тоже вставала на сторону тех, кто отвергал старые формы жизни и призывал к более широкому, свободному образу мысли. Конечно, не все желали свободы так сильно, что готовы были принести себя в жертву страшной, жестокой власти, притеснявшей страну, но все без исключения боготворили тех, кто хоть чуть-чуть приоткрывал дверь для доступа чистого, свежего воздуха. Некоторые были очарованы величием предстоящей борьбы и ее целей. Такие люди нередко позволяли увлечь себя энтузиазму, не успев толком испытать свои силы. Встречались редкие натуры, которым переход от обеспеченной и привольной жизни к мрачному существованию в темных, сырых тюремных казематах давался так же естественно, как куколка превращается в бабочку. Их дух освобождался от внешних уз и воспарял в такие высоты, где разум и воля не знают преград.

Молодежь из университетских городов в шестидесятые годы находилась в лучшем положении, чем жители провинции. Этот период был отмечен полным развитием среди русской интеллигенции тех принципов, которые провозглашали Герцен, декабристы и другие революционные агитаторы. В столицах идеи гуманизма и средства, предполагавшиеся для их воплощения, были уже знакомы мыслящим членам общества и широким кругам читающей публики, в то время как в провинции не успел закончиться период немоты, Петербург уже мог говорить, читать и писать. Студенты часто проводили собрания, на которых подвергали критике своих профессоров и требовали изменений в университетских уставах. Когда их высылали домой, в отдаленные уголки страны, они рассказывали захватывающие истории о своих победах и поражениях. Их родители, нередко очарованные тем красноречием, с которым дети нападали на крупных чиновников и знаменитых ученых, обычно все же пытались утихомирить своих сыновей, опасаясь, что из-за подобной неосторожности те останутся без дипломов и отправятся в тюрьму или в ссылку. Студенты, изгнанные из университетов, возвращались в провинцию героями. В более просвещенных городах их пытались устроить в местные учреждения, библиотеки, музеи и комитеты. Молодежь, не учившаяся в университетах, преклонялась перед глашатаями свободы и света. Школьники стремились прийти им на смену в борьбе за те же благородные принципы. Девушки мечтали об университетском образовании в Москве, Петербурге или за границей. В семейной жизни продолжался конфликт между старшим и младшим поколениями. Социальная атмосфера все сильнее насыщалась недовольством; в разговорах и в печати постоянно встречались проявления протеста.

Таким образом, для российской интеллигенции шестидесятые годы стали переходным периодом. Хотя положение дворян как хозяев страны по-прежнему было непоколебимым и большинство из них все так же отвергало новые идеи, младшие, лучшие представители этого класса и кое-кто из старших, читавших Герцена, поднялись над общим уровнем и приобрели чувство гражданской ответственности. Молодежь, которая в детстве с открытыми глазами слушала рассказы старших о юных «безумцах» из числа гвардейских офицеров, которые вышли на Сенатскую площадь с целью низвергнуть Николая I, выросла и была готова сама вступить в борьбу. К началу семидесятых многие ее представители уже пытались прибегнуть к просвещению как к средству достижения своих целей и потерпели неудачу. После того как их надежды обратились в прах, они вступили в наши революционные ряды, так как убедились, что победить столь сильного врага, как российское самодержавие, невозможно без кровопролития. В своих попытках просвещать массы они основывали школы, библиотеки и сберегательные кассы. Эти первопроходцы не получали никакого вознаграждения. Богатые люди финансировали работу из собственных средств. Однако недолгие весенние мечты были загублены ранними заморозками. Правительство запретило интеллигенции вступать в какие-либо контакты с крестьянами. Полиция с удвоенным рвением взялась за дело, и уже в начале семидесятых многие учителя были сосланы в северные губернии, а другие оказались под полицейским надзором. Все их заведения были закрыты, а снова открывать их не дозволялось. Такая вопиющая несправедливость вынудила многих молодых людей обратиться к нелегальной работе как к воплощению своего стремления работать на благо возрождения России.

Российская молодежь устремлялась в сферу общественной деятельности не вследствие случайного порыва, не в результате наносного иностранного влияния. Движение за освобождение явилось естественным продолжением и развитием тех задач, которые поставили перед нами такие мыслители екатерининской эпохи, как Радищев и Новиков, и те реформаторы-демократы, что пришли им на смену и умерли в тюрьме или в ссылке. Несмотря на все старания реакции, их идеи получили широкое распространение, и именно поэтому с такой готовностью был воспринят либерализм, провозглашенный «с высоты трона» после поражения под Севастополем. Общество в существенной степени было готово к реформам, и молодежь поспешила занять уготованное для нее место.

Уже в то время лучшие научные и общественные силы происходили из того слоя общества, который непосредственно соприкасался с народными массами. Представители tiers-etat [65] поднялись на интеллектуальный уровень дворянства и кое в чем превосходили его. В университетах они выделялись своей настойчивостью и способностями. Они стали вожаками так называемых «студенческих беспорядков». Однако первопроходцы «хождения в народ» состояли почти исключительно из детей знатных семейств вследствие их более высокой образовательной подготовки. Третье сословие только начинало в заметном числе выходить на первый план, в то время как дворяне уже пожинали плоды расцвета либерализма, и поэтому из их среды вышла самая большая доля пропагандистов и борцов. Особенно это относится к женщинам, так как tiers-etat еще не осознало необходимости давать образование дочерям, и в институты [66] поступали почти исключительно дочери дворян.

Борьба, в которую вступила российская молодежь, вдохновлялась не только видениями прекрасного и отдаленного мира. Она также покоилась на призывах к дружбе и взаимному доверию, которое связывало каждого борца с его товарищами. Они приносили в жертву своей работе все лучшее, чем обладали, и больше всего на свете боялись, как бы чем-нибудь не нарушить общепризнанных этических норм своего движения. В среде народников стандартом для личных отношений считались «свобода, равенство и братство», и любой отход от этого правила подвергался осуждению. Такое дружелюбие не только смягчало суровую жизнь в тюрьме и ссылке, но и содействовало укреплению нашей веры в человека и в справедливость, за которую мы пострадали.