— Самая могущественная демократия провозгласила в торжественном статуте намерение посвятить свою огромную индустриальную и финансовую мощь делу обеспечения победы над нацизмом, дабы народы, великие и малые, могли жить под сенью безопасности, терпимости и свободы…

Под солнцем Британской империи в тот момент жило немало великих и малых народов, лишенных свободы и безопасности англичанами, нетерпимыми к противодействию им … И с учётом этого неоспоримого факта парламентское витийство сэра Уинстона выглядело отвратительным лицемерием.

Да и было им!

В МОСКВЕ же 22 марта 1941 года в 13 часов Вышинский в очередной раз принял Криппса и опять — по его просьбе.

— Господин Вышинский, — не стал тянуть льва за хвост бритт, — в прошлый раз, шестого марта, я касался положения на Балканах, а сейчас обращаю ваше внимание на положение в Скандинавии…

И Криппс стал расписывать германскую активность уже в Финляндии (где немцев в количествах, что-либо значащих, тогда не наблюдалось).

— Моя жена недавно была в Стокгольме и была ошеломлена антисоветской пропагандой, благожелательной к Германии, — «по-свойски» сообщал британский посол.

В Стокгольме спокойно пребывала наш полпред Александра Михайловна Коллонтай, так что новости из Швеции нам не было необходимости получать через британский филиал международного информационного агентства «ОБС» («Одна баба сказала»). Но у Криппса хватило нахальства сюда и собственную жену приплести… И опять он пытался подтолкнуть СССР на «поощрение союза между Швецией и Финляндией в целях противодействия германской угрозе». Подобные действия России такую угрозу действительно уменьшили бы — для Англии. Автоматически увеличивая её для России.

Криппс удалился и на этот раз без особых достижений, но буквально через несколько минут после отъезда из НКИД вернулся и попросил о вторичном приёме.

— Господин Вышинский, я только что получил срочную телеграмму Идена и довожу до сведения советского правительства его заявление…

Суть новой провокаций сводилась к тому, что на Балканах дела англичан шли плохо и Лондон предлагал Советскому Союзу «принять немедленно меры, чтобы ободрить и поощрить югославское правительство и югославский народ в поддержании настоящего положения, то есть положения нейтралитета и независимости Югославии»… Сами англичане, к слову, уже высаживались на Балканах.

Выслушав английского посла, советский замнаркома обещал всё быстро передать правительству. И действительно, в 22 часа 22 марта 1941 года он принял Криппса в последний раз в этот непростой день и сказал:

— В связи с вопросами, поставленными вами, господин посол, в наших сегодняшних беседах, я имею поручение заявить, что в настоящее время при существующих отношениях между СССР и Англией нет необходимых предпосылок и условий для дружественного обсуждения поставленных вопросов…

Вышинский умел выдержать верный тон — школа жизни у него была отменная, и теперь он в лучших дипломатических традициях, вежливо, но твердо сообщал Криппсу вещи, вряд ли того радовавшие:

— Вы, господин посол, недавно говорили об антисоветской пропаганде в Скандинавии… Но в США со стороны английского посла лорда Галифакса имеют место прямые враждебные акты, наносящие политический и экономический ущерб интересам Советского Союза. В результате мы не смогли импортировать из США нужные нам машины, оборудование и сырьё…

Криппс пытался возражать. Но, как говорят статисты на сцене, изображая «шум толпы», что говорить, когда говорить нечего?!

Изволновавшись и изнервничавшись, Криппс через полтора часа уехал из особняка НКИДа окончательно.

А СОБЫТИЯ развивались… 31 марта 1941 года в Киренаике началось наступление итало-немецких войск. Подготовка к операции «Sonnenblume» («Подсолнечник») шла в ОКХ с января… И это кодовое наименование означало удар двух танковых дивизий Роммеля в Северной Африке. Операция на фоне всего остального не выглядела масштабной, но забот и хлопот с ней хватало… И генерал Гальдер, и его офицеры давно забыли о том, что называется нормальной жизнью.

Каждая всерьёз воюющая страна ведет как бы три войны: на фронте, в тылу и — в штабах.

Война на передовой пахнет кровью, потом и грязью.

Война в тылу пахнет потом и слезами.

А в штабах она пахнет мужским одеколоном, но от этого не становится легче и проще — доля штабника тоже непроста, если он делает свое дело честно. А честно свой хлеб, находясь вне передовой, штабной офицер может отрабатывать лишь постоянным, круглосуточным вовлечением себя в те проблемы, решению которых он способствует. Ведь чем тщательнее и детальнее поработал штаб, тем меньше крови и пота прольётся в окопах…