Деджим Небрал припоминал народ рыбаков, их кровь, отдававшую моллюсками и рыбой, несвежую, мутную, пропахшую глупостью. Если мужчина или женщина не умеет помнить, он или она заслужили свою участь: смерть, уничтожение, растворение. Это не воля богов — это воля самой природы, законов мироздания. Равнодушный закон, столь пугающий и удивляющий человеческие умы.

Земля опускается. Море нападает. Дожди идут, а потом кончаются. Леса умирают и встают вновь, и умирают еще раз. Мужчины и женщины собираются в темных хижинах, прижимая к себе детей, и умоляют о милости… напрасно… ибо всем суждено стать серыми и белыми кусочками почвы, недвижными, как недвижна память звезд в давно умершем небе полуночи.

Воплощать законы природы — таково назначение Деджима. Для забывающих опасны даже их собственные тени. К забывающим смерть приходит неожиданно.

Т'ролбарал вернулся к месту, на котором был Ядет Гарат, словно влекомый отчаянным инстинктом. Деджим Небрал умирает от голода. После атаки на караван и столкновения с магом он бредет сквозь пустые, бесплодные земли. Здесь нет ничего, кроме вздувшихся, почерневших трупов. Зараженная плоть не способна его напитать.

Разум Д'айверса сдался под напором животных желаний; эти ужасные путы влекли его по тропе старых воспоминаний о местах хорошей охоты, где свежая кровь лилась когда-то в семь горл.

Канарбар Белид: только пыль. Вифан Та" ур, великий город на уступе утеса: пропал даже сам утес. Кажущиеся гравием мелкие обломки керамики — вот что он нашел на месте Миникенара, города, процветшего на берегах высохшей ныне реки. От череды деревень к северу от этого города не осталось ничего. Деджим Небрал усомнился в собственных воспоминаниях.

Он тащился между неровными холмами и вонючими болотами, отыскивая очередную деревню рыбаков. Увы, в прошлый раз он оказался слишком усердным, и никто не решился поселиться на месте резни. Может быть, ужасные воспоминания остались, витают над бледной водой болот. Может быть, болотные газы выносят на воздух вопли и стоны — и подплывшие слишком близко лодочники — островитяне бормочут "чур меня" и резко выворачивают кормила.

Слабеющий, сгорающий от жары Д'айверс брел через изъеденный временем мир.

Пока его носов не достиг слабый запах.

Животное и женщина. Живые, дышащие. Близко.

Т'ролбарал — пять темных порождений кошмара — поднял головы и посмотрел на юг. Глаза его сузились. Там, за холмами, на неровной тропе, бывшей проторенным трактом в Миникенар… Д'айверс побрел туда, и пыль медленно оседала за ним.

Мазан Гилани замедляла бег коня, потому что тени сгущались, говоря о близости ночи. Дорога стала опасной — множество камней, узких промоин. Многие годы не случалось ей скакать налегке — никаких доспехов, лишь набедренная повязка — и мысли блуждали, возвращаясь к жизни на равнинах Даль Хона. Тогда она была стройнее. Высокая, изящная, с юной кожей, блестящая, невинная. Налитые груди, полосы жира на бедрах и пояснице — это пришло потом, с двумя детьми, которые остались на попечении матери, дядюшек и тетушек. Всякий взрослый человек имеет право странствовать; но до малазанского завоевания немногие выбирали этот путь. Почти все навек оставались среди взрастивших их родичей, среди заботящихся об их здоровье шаманов, ведуний и знахарок.

Конечно, Малазанская империя изменила всё. Старики оставались дома, но уже во время молодости Мазан Гилани многие мужчины и женщины отправлялись исследовать мир. Рождалось меньше детей, стало больше полукровок, ведь воины возвращались с женами, а воительницы — с мужьями; новые обычаи проникли в жизнь Даль Хона. Но одно правило сохранилось. "Мы всегда возвращаемся домой. Когда кончается срок странствий".

Ей недоставало степей, молодых и свежих ветерков. Нависающих дождевых туч, грома бредущих по привычным путям диких стад. И особенно скачек на могучих, едва прирученных дальхонезских конях, чьи бока исчерчены слабыми, но вполне различимыми полосками — следами смешивания с зебрами. Они мчались — и словно тростник колыхался под ярким солнцем. Ярые, любящие взбрыкнуть и укусить, сверкающие злыми красными глазами. О, как она любит коней!

Конечно, лошадь Апсалар более изысканной породы. Длинноногая, грациозная — Мазан не переставала восхищаться игрой крепких мышц под кожей, блеску разума в черных, текучих глазах.

Тут лошадь вдруг бросилась в сторону, замотала головой. Удивленная Мазан потянулась за ножом кетра, вложенным в складку луки седла.

Вокруг прорисовались тени — и ринулись на нее. Лошадь завизжала, попятилась. Брызнула кровь.

Мазан Гилани перекатилась через круп лошади, освободив бьющееся животное. Приземлилась в полуприседе и сразу вонзила лезвие в темнокожую тварь. Почувствовала, что нож вошел глубоко, отрезая концы лап. Крик животной боли — чудище отпрянуло и встало на все четыре лапы. Обрубленные передние лапы захромали.

Перехватив нож, она подскочила поближе и вонзила острие в чешуи кошачьей шеи. Зверь сжался и начал падать.

Слева раздался звук падения — лошадь была на земле, четыре твари вгрызались в ее бока. Судорожно дергались ноги; затем животное перевернулось, обнажив брюхо. Чудища с рычанием выпустили ей кишки.

Мазан перескочила через убитого демона и побежала в темноту.

За ней увязался другой демон.

Слишком быстрый. Шаги звучали прямо за спиной. Потом замерли.

Женщина бросилась ничком, перекатилась и заметила промельк вытянутого тела сверху. Мазан успела полоснуть ножом, повредив сухожилие на задней правой лапе.

Демон завизжал, дернувшись в полете; пораненная лапа согнулась, отчего он, приземлившись, неловко упал.

Мазан метнула нож. Тяжелое лезвие ударило под лопатку демона, оторвав порядочный кусок мышцы, и отлетело в темноту.

Дальхонезка успела вскочить на ноги и бросилась на шипящего зверя.

В правое бедро впились когти, заставив женщину потерять равновесие. Она упала, больно ударившись о кучу камней; левое плечо онемело. Пытаясь затормозить скольжение вниз по склону, к демону, Мазан уперлась ногой в землю и пропахала глубокую борозду. Потом полезла наверх, швыряя назад пригоршни песка и гравия.