Вместо него спецвагон, разрисованный сверху донизу каббалистическими знаками, вез призрачное тело, порожденное чарами Басаврюка и оставленное создавать вплоть до очередного сеанса питания Берии иллюзию присутствия во избежание преждевременной тревоги.

Они неслись сквозь белое безумие метели. Навстречу грохотали очереди шмайсеров. Олени зарывались рогами в снег, опрокидывались нарты. Внезапно из-под вьюжной завесы вынырнули враги. Остервенело погоняя своих украшенных черными лентами, разрисованных кровавыми магическими знаками оленей, они, сея смерть, ворвались в ряды атакующих.

Палач срезал из «калаша» пару оскаленных звериным криком шаманов. Кузнецов, крепко сжимавший в руках внушительных размеров деревянный крест, одобрительно подмигнул ему единственным глазом. Но вскоре стрельба потеряла смысл — своего можно было запросто завалить. Пошла дикая, кровавая рукопашная.

Ванька, распевая свой боевой гимн Rastaman live up, с обезьяньей ловкостью скакал по нартам, нанося по черепам дьяволопоклонников сокрушительные удары боевым ненецким топором. Длинные черные дреды трепал ледяной северный ветер. Для адептов аборигенов он был живым знаменем. У противника флаг был иным — на древке окровавленного копья болтался златокудрый Аленкин скальп. Увидев его, Ванька заревел, как раненый леопард, и прыгнул на копьеносца. Тот в ответ взвыл и лязгнул зубами.

Погонщик палачевских нарт Миша Окатетто дело свое знал: вырвавшись из сумятицы боя, упряжка вылетела на склон сопки и понеслась к казавшейся такой близкой вершине. И тут навстречу ударил крупнокалиберный пулемет. Рухнули сраженные наповал олени, кубарем, захлебываясь кровью, покатился вниз Миша.

— Не иначе дзот здесь с войны остался, — крикнул Кузнецов Палачу. Оба лежали, зарывшись в снег, вокруг его рыхлили пули.

— Крест возьми, — продолжил Николай. — Как дзот затихнет — сразу наверх, понял?

Палач кивнул. И Кузнецов пополз. Пополз, как учили его когда-то старые казаки-пластуны. Долгим и тяжким был путь его. Разные встречи на нем были. Тенью мелькнул Лаврентий Палыч, ухмыляясь. Долго смотрел вслед мертвый гауляйтер с дыркой аккурат посередке лба. Перепончатокрылые вертухаи норовили выклевать последний глаз. Но рядом во весь рост шел старец Нил и отгонял их суковатым посохом.

Внезапно Кузнецов понял, что смертоносное жерло амбразуры уже у него над головой. Он встал и накрыл его собой, увидев в последнюю секунду, что не амбразура это вовсе, а глазница Басаврюка.

Как только пулемет умолк, Палач, взвалив крест на спину, побежал, проваливаясь по колено в снег, к вершине. Достигнув ее, он изо всех сил всадил остро заточенное древо в мерзлую землю. И она задрожала. Вылезшие откуда-то из недр ее и бросившиеся было к нему два обмотанных пулеметными лентами шамана опрокинулись навзничь и заскользили в пульсирующую лавой трещину, образовавшуюся по обе стороны от креста. Она рассекала сопку строго с севера на юг и стремительно ширилась…

Бой у подножия уже подходил к концу. Ваньку, порванного Волком, быстроногие олени умчали в тундру. Его деморализованные соратники обреченно отступали. Но внезапная гибель дома Нга повергла его победоносную армию в оцепенение. Опустив оружие, воины в ужасе взирали на феерическое зрелище. Для них это была катастрофа — веками чаемый приход на их землю Нга не просто откладывался, теперь он стал невозможен.

Бальдр, сын Отто фон Эшенбаха, наблюдал за сражением с борта пилотируемого им поисково-разведывательного корабля. Один из участников боестолкновения привлек его особое внимание. Согласно данным дистанционного сканирующего устройства самым активным участником резни был мутант-оборотень. Даже когда воинство Нга растворилось в метели, он продолжал гнаться за растаненцами. Настигнутых рубил в куски топором. Бальдр решил прихватить его с собой.

Мощное силовое поле буквально скрутило Волка и втянуло его внутрь летательного аппарата. Вервольфа столько уже раз за последние несколько дней куда-то помимо его воли перетаскивал неведомо кто, что он при всем своем неистовстве даже устал сопротивляться.

В последние дни железный нарком часто плакал. Навзрыд, по-детски, забившись в угол запертого кабинета. На него накатывал дикий, беспощадный ужас. Иногда посещал бесплотный Басаврюк. Садился напротив, нога на ногу, курил люльку, глумился. Жизнь, как из дырявого мешка, по зернышку сыпалась из Лаврентия Палыча. Он ветшал на глазах. Никакие препараты, коими обильно пользовали его медицинские светила, не помогали. Замены Басаврючьей крови не обнаруживалось. Кровь же простых смертных, которую Берия попробовал было употреблять, вызывала аллергические реакции. Сначала пришла изматывающая чесотка, а потом и вовсе начались приступы жесточайшего удушья.

Порой Берии казалось, что он маленький мальчик, играющий под раскидистыми абхазскими пальмами, мечтательно всматривающийся в голубую даль Черного моря, грезящий о великой судьбе. Но каждый раз внезапно где-то на границе между сном и явью море начинало темнеть и словно бы закипало. В его глубинах рождалась чудовищной силы и высоты волна. Она неотвратимо неслась к берегу, по гальке которого пытался удрать от возмездия неуклюжий маленький Лаврентий. Солнце гасло. Хохотал Басаврюк. Берия снова оказывался в своем кабинете, в бункере, под тридцатиметровой толщей бетона и грунта.