Свидетелем наркомьего отчаянья был только верный мутант по кличке Цербер. Ласковая трехголовая псина была единственным существом, которому Берия полностью доверял. Цербер преданно глядел ему в душу своими шестью умными карими глазами и сочувственно подвывал.

Пронзительно задребезжал телефон. Пес залаял, подбежал к аппарату и, аккуратно подцепив клыками трубку, потащил ее хозяину.

— Товарищ нарком, к вам доктор Борменталь, — доложил секретарь.

— Пусть войдет, — сдерживая рыдания, прорычал Лаврентий Палыч.

Нажатием кнопки на пульте разблокировал дверь. Вошел высокий седой человек с аккуратной бородкой. Одна голова Цербера улыбнулась доктору, две другие грозно оскалились. Пес полвека назад был подарен Борменталем наркому на день рождения, и память о том, кто был его инженером-конструктором, еще сохранялась в отдельных уголках памяти монстра.

— На сегодняшний день я вижу только два варианта, — с порога заявил доктор, умудренно пощипывая благородную бородку, — прививка вытяжки из костей динозавров с последующей мутацией либо частичная киборгизация. Решение необходимо принять безотлагательно. Процессы разложения развиваются слишком стремительно. Необходимо их срочно притормозить, а там, глядишь, и донора изловить удастся.

Все-таки герр Отто был очень стар. При виде Волка он не сумел совладать с накатившими воспоминаниями молодости. Бдительность он утратил не только из-за пробудившейся в нем некстати традиционной немецкой сентиментальности, но и в силу того, что оборотень сразу с момента появления своего в подледно-подводном мире принялся старательно исполнять роль преданного пса, хранящего в генетической памяти своей верность создателю первых вервольфов. Он даже лизнул руку хозяину, когда тот умиленно надел ему на шею золотой ошейник с руническим орнаментом.

В Арктогее обитало не более тысячи собранных со всего света чистокровных арийцев, объединенных единой целью — порождением сверхчеловека. В этом приближающемся к абсолютному совершенству людском сообществе, ясное дело, не было нужды задумываться о безопасности тех или иных отсеков. Замков и запоров не было, чем и воспользовался оборотень. Разобравшись, что к чему, он понял, что пора действовать — биться насмерть за право свое на волю, дикую, кровавую, радостную.

Когда Волк разбил хрустальные саркофаги со сверхчеловеческими зародышами и впился зубами в первого из них, фон Эшенбах только и успел воскликнуть: «Волк Фенрир порвал цепи!» — и сразу же умер от разрыва сердца. Бальдру ничего не оставалось, как подчиниться требованию взбунтовавшейся твари подготовить корабль к вылету, ведь вервольф приставил к виску последнего из недоразвившихся сверхчеловеков парабеллум мертвого хозяина. Сын фюрера Арктогеи не мог отказаться от шанса спасти того, кто был целью и смыслом существования не одного поколения избранных.

Над тундрой Волк приказал начать снижение. Все последнее время его терзала жажда. Испытанное им однажды в загоне у шаманского чума не давало покоя.

Аппарат мягко, неслышно приземлился неподалеку от большого оленьего стада. Бальдр уткнулся простреленной головой в приборную доску. Пребывавший все это время в сомнамбулическом состоянии недосверхчеловек проявил неожиданную прыть: разбив иллюминатор, он выскочил из корабля и резво побежал в тундру.

Стрелять вслед Волк не стал, он хотел иного — зачем лишать себя удовольствия перед олениной закусить сверхчеловечинкой. Наконец он сможет утолить свою жажду — снова станет зверем, снова будет резать беспомощных рогатых скотинок и кувыркаться в их крови. Это ведь было так просто — надо только нажать на спусковой крючок. Для него ведь нет смерти, а есть лишь бесконечная череда трансформаций.

Труп Волка остался одиноко леденеть в тундре. Звери испуганно обходили его стороной. Парабеллум фон Эшенбаха на всякий случай заряжен был серебряными пулями.

Между палачевских ребер протиснулась заточка. Удары, сыпавшиеся со всех сторон, разом прекратились, и он осел на пол камеры в ширящуюся с каждой секундой лужу крови.

Двое суток его оленья упряжка блуждала по тундре. А он кормился ягелем да снегом. Когда же он, безумно вращая глазами, въехал-таки в Муравьенко, его, конечно же, сразу повинтили. В город успели прибыть соответствующие службы, дабы расследовать все неимоверное, что в его окрестностях приключилось.

Пробив его по базе данных, чекисты были потрясены беспредельностью Глебова. Каждый офицер после ознакомления с поступившей из центра информацией посчитал своим долгом либо врезать ему ногой в живот, либо заехать кулаком в зубы. Клиент был, однако, не их уровня, потому приходилось себя смирять.

Уже через пару дней Палач оказался в столице. Допрос, проведенный московскими «специалистами», подтвердил первичную информацию — клиент сотрудничать со следствием категорически не желает. А ведь подозревался он одновременно в подельничестве с Волком, и в совращении с пути истинного майора Казакова.

Особое раздражение вызывали попытки закосить под дурака (Палач после битвы в тундре на внешние раздражители реагировал слабо). Решено было с ним долго не чикаться, а направить его на жительство прямиком в самую что ни на есть жуткую пресс-хату Бутырки. И понеслось… Однако, прежде чем упасть, двоих он точно успел завалить, правда, удовлетворения, как раньше, от этого не почувствовал.

Дверь камеры распахнулась, и в нее влетело несколько «космонавтов», принявшихся увлеченно херачить дубинками ее обитателей. Палача подхватили под мышки и потащили куда-то по гулким коридорам. Он, булькая свежей раной, кровавым маркером чертил на бетонном полу зигзаги.