Шрифт:
– И что же это за слово?
– не выдерживает Сиро.
– Огонь, - трагически шепчет Авель.
– О...
– Авель отнимает свою руку у прыщавой и закрывает ладонью рот Сиро.
– Повторять не следует. Достаточно и одного раза.
– Но почему?
– удивляется Сиро.
– Почему о... ЭТО слово?
– Я объясню, но позже, - Авель возвращает свою руку жаждущей прыщавой.
– А для начала я объясню - в чем состоят преимущества воздушных судов, и почему их нельзя сравнивать с теми консервными банками, которые мнят из себя птиц.
12
Платье небрежно брошено на столик. Кончик пояска попал в стакан и слегка подмок. Господин канцлер смотрел в окно. Наконец-то снизошел покой. Ладони лежали на коленях и, казалось, еще ощущала тепло чужого тела. Что-то особенное, покалывающее, бархатистое. Слаб человек, вяло признался самому себе господин канцлер. Слаб и невоздержан.
Он протянул руку и погладил девочку по спине.
– Агатами... Агатами...
– Оставь меня!
– внезапный крик.
– Хочешь выпить?
– Мне еще только четырнадцать, извращенец!
– действие наркотика закончилось, и податливая, нежная кукла превращается в разъяренную кошку.
– Я не извращенец, - почти что наставительно, по-отечески возразил господин канцлер.
– Я твой спаситель.
– Я хочу одеться, - прошептала Агатами.
– Я... я... ненавижу себя!
– еще крик. Крик подростка, который корчит из себя взрослого, независимого, гордого, а затем попадает под то безжалостное колесо, которое и есть взрослая жизнь.
– Мы обо всем договорились, Агатами, - пальцы господина канцлера нежно запутываются в фиолетовых волосах, потом он сильно дергает вниз. Девчонка падает на спину, сжимается, корчится... Как взрослая. Откуда у них уже сейчас подобные повадки? Словно в ее теле что-то есть такого, что господин канцлер еще не видал на своем долгом веку.
Господин канцлер может многое порассказать этой своенравной, но такой глупой и наивной девчонке. Или действительно рассказать? Влить еще немного яда в невинную душу? Да ладно уж, невинную... Если бы не наркотик, она бы показала свою невинность.
Господин канцлер склоняется над ее лицом, и Агатами кажется, что он хочет ее укусить. Противно. Но еще противнее пахнет изо рта - гнилостный запах с прожилками ароматических пастилок. Он гниет изнутри, понимает Агатами, он и меня заразит своей гнилью. Никки-химэ, где же ты?! Почему ты меня бросила?!
– Отпусти, - шепчет девочка.
– Отпусти.
– Позволь еще раз взглянуть на твою татуировку, - жалобно-требовательно просит гниющий старик. Отвратный, гниющий старик, которому удалось взять над ней верх, подчинить ее, обезволить, потому что она слишком полагалась на свое умение убивать, но не на свое умение думать, просчитывать и планировать ходы.
Как глупо. И холодно. Очень холодно. Зима поселилась в ней. Как глупо. Агатами заплакала. Столь неожиданно для нее самой и гораздо страшней, чем то, что с ней до сих пор происходило. Когда тебя предают друзья, это совсем не страшно. Даже не обидно. Такова жизнь. Но когда предает кто-то внутри тебя самой, когда в тебе что-то окончательно ломается, превращая в омерзительно рыдающую куклу...
13
– Представьте себе так называемые прелести полета в железяках, - предложил Авель, выводя компанию в просторный зал, окаймленный с двух сторон панорамными окнами, перед которыми расположились мягкие диванчики. А еще имелись зачехленный рояль и тележка с разноцветными бутылками.
– Что жертвуется во имя скорости? Все удобства. Если бы вы предпочли комфорт "Альбатроса" какой-нибудь нумерованной банке, то сейчас не расхаживали здесь со мной, не пили прохладительные напитки, а уныло болтались привязанными в креслах с кислыми конфетками за щекой и гигиеническими пакетами около рта. Представляете?
– Представляем, - хором ответили экскурсанты. Господин и госпожа Коноэ с ребенком устремились к тележке.
– Ну, что я говорил, - удовлетворенно развел руками Авель.
– Налетай!
– А мне здесь нравится, - сказал Сабуро, доставая очередное мороженое из холодильного ящика.
– А главное - все включено!
– Главное правило пассажира, - усмехнулся Авель, - съесть и выпить не меньше, чем на цену билета.
– Вряд ли это возможно, - вздохнула госпожа Коноэ, вытирая платком нос Коноэ-младшего.
– Такие дорогие билеты, такие дорогие билеты.
Сэцуке подошла в окну и села на диван. Яркая синева слегка посветлела, поток жидкого золота перестал бурлить, в нем установились спокойные течения, казалось кто-то проводил по густой краске мягкой беличьей кистью. Крохотные пузырьки образовывались на внешней стороне стекла, собирались в гроздья и затем гурьбой отлетали вправо по ходу "Альбатроса" и вверх. Птиц не было видно, а сквозь яркорадость проглядывало нечто тревожно-темное, бугристое, словно подсохшая корка на расцарапанном колене, словно грязный холст под неряшливо написанной картиной. И хотя это было неприятно, но взгляд упорно пытался сосредоточиться на темноте, вырваться из плена веселящей анимы и ухватиться за нечто ждущее, готовое к прыжку, нашептывающее и гипнотизирующее.