— Вот это вряд ли.

— Посмотрим еще.

— Ты аккуратней, септ-велитель, аккуратней. Я ведь нервный больно, девчонку-то могу и поцарапать.

Марта протестующее замычала: во рту у рыжей был кляп. Дар бросил на нее безразличный взгляд и пожал плечами.

— Как хочешь. Мне только на руку: убьешь ее — и тебе будет нечем меня шантажировать.

— Кого обманываешь, а, Дарен? — осклабился Карстер и резко сменил тему: — камень принес?

Войник осторожно кивнул, не спуская взгляда со своего врага.

— Вот и хорошо, вот и замечательно…

Карстер мурлыкнул себе под нос и уже серьезно продолжил:

— Сейчас положишь его на середину. И без глупостей.

— Вот еще! — искренне возмутился Дар, — я еще не получил ответа на свои вопросы.

Карстер недобро сощурился и что-то сказал на незнакомом языке второй тени, но та лишь глубже надвинула на капюшон на глаза, помотала головой, что-то прошипела и указала на Дарена.

— Хорошо, — вдруг легко согласился Карстер, — я отвечу на твои вопросы. А потом ты — на мои.

Дар почувствовал какую-то фальшь в его словах, но не мог понять, где именно и потому сказал:

— Согласен.

Карстер чуть не замурлыкал в предвкушении и вкрадчиво сказал:

— Только сначала сними вон ту штучку.

Войник повертел в руках гладкий черный камень.

— Зачем?

Враг надавил на шею девчонки лезвием. Марта коротко вскрикнула, по мертвенно-бледной в свете луны коже потекла тонкая струйка крови.

— Снимай, снимай, септ-велитель.

Дарен склонил голову набок. В камне не было никакого чародейства — иначе, он бы почувствовал: оно отзывалось неприятным морозным покалыванием по коже.

— Хорошо, — и медленно снял камень, данный странной девчонкой из весницы.

— Брось на землю и можешь задавать свои вопросы, — расслабился Карстер и сложил руки на груди.

Дар медленно разжал пальцы.

И в тот же миг почувствовал неприятный чужеродный холодок, пробежавший вдоль позвоночника.

Понял, что ошибся.

Жестоко ошибся.

От оберега потому и не исходило ничего волшебного: он сам убивал все чародейство.

Войник еще предпринял попытку наклониться за ним, но, как и следовало того ожидать, не успел, повалившись на землю.

Последним, что он увидел, был насмешливый взгляд Карстера и будто бы чужая мысль, проскользнувшая в голове:

"Идиот!"

А за несколько оборотов езды от заставы, в тесной каморке проснулась девочка лет шестнадцати с удивительными голубыми глазами и золотыми косами. Проснулась и в слепой ярости ударила по подушке кулаком, не обращая внимания на злые слезы, льющиеся по щекам.

Он не сдержал обещания.

— Как же теперь помочь?..

Заплечных дел мастера у Карстера в распоряжении на этот раз были отменные, и он этим был крайне доволен. Молчаливые, апатичные, с тусклыми, ничего не выражающими глазами и с огромным арсеналом пыточных устройств — они внушали тупой страх.

Наверное, никогда еще изба лесника, ставшего теперь заложником собственного дома, не слышала таких воплей боли. В лесу перестали выть волки, лес затих и замер: и лишь до судорог страшные клокочущие крики нарушали эту неживую тягучую тишину, разлившуюся по всем канавам и оврагам вязким желе.

Дарен орал так, как, наверное, не орал никогда в жизни. Вопросов ему задавали, как ему казалось, слишком много. Но ни на один из них он не знал ответа. Незнакомые имена путались в голове, сплетаясь там, внутри головы во что-то многослойное; малопонятные слова то и дело раскалывали сознание пополам, а места и предметы, о которых постоянно спрашивал Карстер, были чужими и далекими. Единственное, что Дарен уловил: все вопросы так или иначе были связаны с каким-то пророчеством и этой странной "цайкой", из-за которой он сейчас здесь.

Почему Карстер был так уверен, что войник знает все то, о чем его спрашивают — непонятно. Дарен в самом начале еще пытался объяснить это, но потом сил говорить не осталось, а под конец он вообще перестал понимать, о чем его спрашивают.

Мокрое от пота и крови тело истязали долго: Дару казалось, что целую вечность. Сдирали полосками кожу, поливали раскаленным железом, вставляли толстые иглы под ногтевые пластины, ломали кости… Да и тело его уже ему не принадлежало: это был сросшийся комок окровавленной плоти, которая мечтала лишь об одном — о смерти. Боль, боль, боль… В сломанных пальцах, в легких, прошитых осколками ребер. Везде.

И, видно, Эльга даровала своему непутевому сыну еще одну милость: когда тяжелый молот в очередной раз опустился на ноги, Дарен потерял сознание, успев лишь прошептать богине: "Спасибо".

Но даже в бессознательном состоянии боль не отпустила его.

Дар очнулся от нее же и еле слышно застонал сквозь сжатые зубы: кричать он больше не мог — дышать получалось с трудом, а при каждом вдохе внутри что-то противно и противоестественно хлюпало. Ах, да. Ребра. Чудом уцелевшие от переломов руки, судя по всему, были прикованы высоко к стене: сам Дарен вынужденно полусидел, опрокинув голову на грудь. Ноги, судя по ощущениям, представляли собой сплошное кровавое месиво, и войник даже не пытался понять, под каким углом они лежат — боль была адской. Но, как ни странно, мозг продолжал напряженно работать, стремительно выдавая картинку за картинкой, так, что даже закрытые глаза стали болеть.