Гуани вздохнул, отошел от окна и медленно направился к своему столу. На стене над ним висел большой портрет Артигаса, освободителя, ставшего символом независимости Уругвая. Заложив руки за спину, он несколько секунд внимательно разглядывал портрет. Накануне вечером состоялся большой прием для дипломатических представителей американского континента, и маленький министр иностранных дел был в вечернем костюме с орденами и медалями. Обернувшись, он вежливо и серьезно проговорил, обращаясь к немцам, в первую очередь к Лангманну:

– Все, что я могу сейчас обещать, ваше превосходительство, это самым внимательным образом рассмотреть запрос вашего правительства, учитывая, разумеется, все нормы международного законодательства. – Затем он обратил свой взор на Лангсдорфа и сказал:

– Утром я отправлю на ваш корабль комиссию экспертов, которые оценят полученные повреждения. Можете не сомневаться, что члены комиссии будут действовать в духе полного нейтралитета и что вам будет дано время, необходимое для ремонта.

Он учтиво поклонился, и немцы встали. Гуани нажал на кнопку звонка, расположенную на его столе, и в приемной прозвучал зуммер. Заботливый секретарь распахнул массивные двойные двери. Лангсдорф попрощался военно-морским салютом, а Лангманн – нацистским, сопроводив его никому не нужным «Хайль Гитлер».

В приемной немцы проследовали мимо высокой и очень элегантной фигуры в вечернем костюме. Это был Юджин Миллингтон-Дрейк. Он и Лангманн отлично знали друг друга, но, поскольку их страны находились в состоянии войны, они друг друга проигнорировали.

Секретарь, не привыкший находиться в гуще международных событий, запинаясь, объявил:

– Его превосходительство британский посланник.

Миллингтон-Дрейк вошел с видом человека, не сомневающегося в радушном приеме. Он знал Гуани с войны 1914 года, когда тот был уже министром, а Миллингтон-Дрейк – молодым секретарем. Между ними установились отношения как между дядей и племянником. Поэтому он направился к хозяину кабинета с приязненной улыбкой, не соответствующей официальности миссии, и сказал:

– Господин министр. Уругвайское правительство, хорошо известное своими демократическими принципами, поступит в соответствии с международным законодательством и интернирует «Графа Шпее» на время войны, разве не так?

Глаза Гуани сверкнули. Он наклонил голову и ласково произнес:

– Присядьте, мой дорогой мальчик.

Только что закрывшаяся дверь отворилась снова, и секретарь проговорил:

– Его превосходительство французский посланник.

Месье Жантиль вошел в кабинет, держа в руках документ, запечатанный весьма впечатляющей на вид массивной красной печатью. Как и Миллингтон-Дрейк, он был профессиональным дипломатом, однако его нельзя было назвать сильной личностью. Он поклонился Гуани и проговорил:

– Господин министр. – Потом повернулся к Миллингтон-Дрейку и сказал: – Ах, это вы, уважаемый коллега, – и поклонился еще раз.

Миллингтон-Дрейк поклонился тоже. Они расстались всего лишь двадцать минут назад. Гуани, сидя за столом, переводил взгляд с одного дипломата на другого. Французский посол сделал шаг вперед и передал ему запечатанный конверт, предварительно извинившись за столь поздний визит.

Гуани взял конверт и поинтересовался у французского посланника:

– Полагаю, это очередная нота?

Жантиль развел руками:

– По условиям Гаагской конвенции…

Гуани вскинул руки, словно шутливо защищаясь от готового выплеснуться на него потока слов.

– Снова Гаагская конвенция! Господа, прошу садиться.

Он дождался, пока посетители сядут, затем сам устроился на стуле и сказал:

– Статья 17 Гаагской конвенции гласит, что военные корабли воюющих стран не могут проводить ремонт в портах нейтральных стран, помимо минимально необходимого для обеспечения безопасности на море. Также они не могут повышать огневую мощь своих кораблей. Другая сторона тоже цитировала Гаагскую конвенцию, и я заверил ее, как и вас, что нам не нужно подсказывать, как следует действовать нейтральной стране. Гаагская конвенция будет соблюдена.

Миллингтон-Дрейк кашлянул и сказал:

– Господин министр, позвольте мне привлечь ваше внимание к тому факту, что после сражения «Граф Шпее» прошел три сотни миль.

– Причем на максимальной скорости, – добавил французский союзник. – Кто тут говорит о немореходном состоянии?

Гуани подавил зевок и вежливо проговорил:

– Господа, начиная с полуночи, а сейчас уже без десяти минут четыре, я получил три дипломатические ноты от немецкого посла, две – от британского посланника и две – от французского. Мы – маленькая страна, взвалившая на себя тяжелое бремя нейтралитета. Прошу вас, не делайте эту ношу еще тяжелее.

Миллингтон-Дрейк взглянул в потолок, после чего явно махнул рукой на дипломатический этикет, поскольку тихо, но с полным пониманием серьезности вопроса спросил:

– Извините за нескромный вопрос, но вы сможете повлиять на решение вашего правительства?

Гуани всем телом повернулся к англичанину и уже открыл рот, чтобы ответить резкостью, но тут встрепенулся француз.

– Вот именно! – воскликнул он. – Куда сейчас направлены орудия «Графа Шпее»? Не на врага! Нет! Они наведены на мирный город Монтевидео. А это не что иное, как форс-мажор, мой дорогой Гуани, самый настоящий форс-мажор.