Он тупо уставился в телефонный аппарат. Снял трубку и накрутил внутренний номер…

— Мошкарев?.. Неволин на проводе. Кто там у нас сидит в КПЗ? Ладно. Веди ее сюда.

Положил трубку на рычаг.

Снял ее и снова положил, качая трубку, как на качелях. Душе нужен был праздник. И если даже не праздник, то какая-нибудь легкая дурь, от которой можно было согреться изнутри, подразумевая, что весь окружающий мир намного глупее и гаже, чем ты сам.

…Дверь кабинета отворилась.

На пороге стояла сухопарая девица под два метра ростом, в синтетическом свитере, порванном на левой подмышке, и в коротких купальных трусиках, из-под которых глядели худощавые ноги в свежей дактилоскопии недавно поставленных синяков.

— Ты почему ее в трусах привел, Мошкарев? — строго спросил дознаватель. — Юбка где? Небось порвал, сволочь?!

— Да я ее пальцем не тронул, — ответил Мошкарев искренно. — У меня с этим строго… Да кто на такую лярву польстится? — добавил он.

— Маркитантова Наталья Сергеевна… — сказал задумчиво Неволин. — Что там на нее?

— Унесла с завода две чугунные чушки.

Василий Карлович сокрушенно покачал головой. Количество совершенных глупыми необразованными людьми преступлений иногда переполняло чашу его сознания, и тогда хотелось жалеть всех, и правых, и виноватых, и врагов, и друзей…

— Садись, Наташа, — ласково пробормотал Василий Карлович, почему-то вообразив себя отцом. — Две чугунные чушки… Как же ты сорвалась, Наташа? Как же ты сорвалась?!

Он пододвинул ей любезно железный стул. Наташка уселась на него, закинув ногу на ногу и пододвинув соблазнительные синяки поближе к Неволину. Губы у нее были толстые, прилипчивые, а нос вздернутый и широкий — слободской… Бесстыжие искры в раскосых глазах напоминали лирические строчки незабвенного поэта: «Что ж ты смотришь синими брызгами, или в морду хошь?»

— Нет, бить мы тебя не будем, — ответил Василий Карлович своим мыслям. — Телесные наказания у нас запрещены. Здесь, слава Мошиаху, не феодализм, не каменный век, а первобытно-общинный строй. Ты хоть понимаешь, какой ущерб нанесла заводу своими украденными чугунными чушками? Задумалась ли ты, что за эти чушки дирекция будет вычитать деньги из зарплаты рядовых тружеников?

— Рядовых тружеников у нас нет, — сказал Мошкарев. — Завод давно закрыт.

Неволин тускло взглянул на него с видом инженера Гарина, испытавшего только что свой гиперболоид. Он не любил, когда всякая бледная моль в лейтенантских погонах лезла ему под руку, сбивала с мысли, оскорбляла внутренний гуманизм и сводила прекрасные порывы на нет.

— Я и сам знаю, что все закрыто, — терпеливо объяснил дознаватель. — Но я ведь не об этом. Вот ты, положим, родишь, Наташа, от какого-нибудь честного мужчины…

— Чего? — не поняла она.

— Ребенка, — уточнил Василий Карлович, чтобы не было сомнений. — А душа твоя будет отягощена воровством. Как ты будешь сказки ему рассказывать, своему дитяте? Как в глаза посмотришь, как по головке погладишь?

— Для ребенка мужик нужен, — с отвращением напомнила Маркитантова, — а не козел в ментуре.

— А разве у тебя нет козла? — терпеливо продолжил допрос Василий Карлович. — Сколько у тебя их было, этих козлов-мужиков? Пальцев на обеих руках хватит, чтоб пересчитать?..

Наташка молчала, прислушиваясь к мыслям в горячем сердце. Потом зачем-то растопырила руки и подняла ноги, пытаясь растопырить пальцы на ступнях.

— Всего двадцать? — сосчитал Неволин. — Точнее, девятнадцать, потому что два пальца на ноге у тебя сросшиеся… Мало. Ты почти девственница.

Ноги ее были обуты в китайские босоножки из почти натуральной кожи, так что сосчитать предполагаемых кавалеров было делом примитивно арифметическим.

— Да не в этом дело, — сказал Мошкарев. — Последний в реанимации лежит. И случилось это именно в тот вечер, когда Маркитантова принесла с завода свои чушки.

— Что же случилось в тот романтический вечер? — поинтересовался дознаватель.

— Был нанесен удар по голове сожителя каким-то тупым предметом. Предположительно, чушкой или сковородкой.

— С тефлоновым покрытием? — уточнил Неволин.

Наташка, услышав неприличное словосочетание, только передернула плечами и оттопырила нижнюю губу.

— Чугунной лупила. Наотмашь. А тефлоновой у нее отродясь не бывало, — сообщил Мошкарев.

— И это все? — осведомился Василий Карлович, испытав внезапно смертельную скуку.

— Почти.

— Что еще?

— После этого она принесла фекалии из нужника и обмазала ими холодильник.

— Снаружи?

— Изнутри.

Василий Карлович задумчиво забарабанил пальцами по столу. Поглядел на голую стену и пожалел про себя, что уничтожил портрет Фейербаха.

— Ну это уже родовое, — сказал он. — Не видишь, у нее же вырождение написано на лице.