У нас, разумеется, были свои слабые места с начала этой войны, наша слабость состояла в наших союзниках. Главной причиной нашей слабости было то, что у нас не было в качестве союзников сильных государств, только слабые. Но все равно какое-то время они выполняли свой долг по отношению к нам. Мы не должны жаловаться и не должны сетовать по этому поводу. Мы должны просто с благодарностью признать, что хотя бы какое-то время эти государства реализовывали свое предназначение. Несколько лет мы имели возможность вести войну далеко от границ рейха. Даже сейчас нас лишь местами заставили отступить к нашим границам. Во многих районах мы по-прежнему находимся далеко от прежних границ рейха. В любом случае, как и прежде, мы и сейчас продолжаем вести войну, находясь в таком положении, которое дает нам уйму возможностей не уступить и пройти ее до конца, особенно если сможем ликвидировать угрозу здесь, на западе.

Господа, я пошел на жертвы на других фронтах – жертвы, которых, вероятно, можно было избежать, – для того, чтобы мы снова могли пойти в наступление. Когда я сейчас говорю о наступлении, солдаты, переживающие фронтовые невзгоды, особенно те, которые страдают от абсолютного превосходства противника в воздухе, может быть, терзают себя вопросом: «Как можно такое подумать? Ничего подобного не было в 1939-м и 1940-м. Тогда практически каждый был уверен, что войну можно выиграть наступлением на западе». Наоборот, господа! Я не писал меморандумы, чтобы стучаться в открытые двери. Я писал меморандумы, чтобы взломать закрытые двери. Мне не пришлось созывать бесчисленное множество совещаний, для того чтобы высказать мою убежденность в том, что на западе мы должны действовать наступательно…

Официальная точка зрения была такова, что мы должны вести оборонительную войну, и с ней мне приходилось бороться в те годы. Народ согласился с тем, что мы должны были действовать наступательно в Польше. Но нападать на Францию и Англию – это народ считал большой глупостью, преступлением, утопией, безнадежной затеей. Ход событий доказал противоположное. Сегодня мы даже не можем представить себе, где бы мы оказались, если бы не наказали тогда Францию. Можно было бы возразить, что есть большая разница между 1940 годом и нынешней ситуацией: тогда армия противника не имела боевого опыта, а сейчас мы имеем дело с противником, который, как мы поняли, умеет воевать. Это правда, господа. Но что касается соотношения сил, то разница невелика, не считая люфтваффе – это, конечно, самый важный фактор, о котором я еще скажу. Насчет соотношения сил: в 1940 году мы пошли в наступление на запад силами примерно 100 дивизий, скажем, 110, и из них в наступательных действиях было задействовано около 86. Они не были все первоклассными дивизиями, часть из них представляли собой импровизированные соединения, сформированные всего лишь за несколько месяцев до того, и некоторые действительно нельзя было считать первоклассными. Дивизии, которые мы имеем для нынешнего наступления, тоже не все высококлассные. Некоторые наши части устали от боев, но и части противника тоже устали и несут тяжелые потери. Мы только что услышали от американцев первое официальное сообщение, что за каких-то три недели они потеряли более 240 000 человек. Это просто колоссальные цифры – их потери гораздо больше, чем мы думали. Так что противник тоже измотан. С точки зрения технического оснащения обе стороны примерно в равном положении. Что касается танковых сил, то у противника, может быть, больше танков, но у нас… танки лучше».

Подобная речь, произнеси он ее перед неискушенными солдатами, должна была возыметь свое действие, как бы хорошо они ни представляли себе все ее недостатки и несоответствия. Генерал фон Мантойфель писал: «Плюсом этого совещания стало то, что командиры вынесли из него картину положения противника в целом. Им представили оценку ситуации из одного источника, способного видеть военную обстановку в целом, и эта оценка, казалось, придала им уверенности в благоприятности условий».

Как известно, операция «Осенний туман» – таково было ее новое кодовое название – началась в 5.30 утра 16 декабря. Противник оказался полностью захваченным врасплох, и первого серьезного успеха мы достигли в районе Айфеля, который не слишком оборонялся. Позднее передовые подразделения армии Мантойфеля оказались в пределах нескольких километров от реки Мёз у Динана, хотя и значительно отстали от запланированного графика, а соседняя с ней армия справа застряла далеко позади. Верховная ставка увлеклась первыми частичными успехами и оказалась полностью в плену своих несбыточных надежд. Поэтому она так и не сумела понять, что с каждым днем, в который противнику давалась возможность подтянуть свои резервы, шансы на крупную победу, приближающую нас хотя бы где-нибудь к поставленным целям, становились все более иллюзорными. Хорошее представление о настрое умов дает запись в дневнике Йодля за 18 декабря: «Фюрер приказывает уничтожить оставшиеся очаги сопротивления противника с тыла. Их надо отрезать с тыла от снабжения, тогда они сдадутся». Однако вскоре после этого Бастонь, где находился эпицентр боев, вместо того чтобы капитулировать, начала поглощать все большую часть наступавших войск. Погода прояснилась, и, несмотря на все усилия люфтваффе, превосходство противника в воздухе давало о себе знать. Там было много героических поступков, но постепенно роли поменялись, и атакующий вынужден был перейти к обороне. В Рождество главнокомандующий войсками на Западе попросил остановить наступление, поскольку даже «ограниченное решение» стало теперь нереальным. Несмотря на все это, Гитлер не просто продолжал твердо придерживаться своего плана, но и начал носиться с еще более амбициозными идеями.

По мере того как противник подтягивал крупные резервы на борьбу с прорывом немецких войск в Айфеле, картина менялась. В ответ на это верховная ставка реанимировала план, который уже рассматривался 17 и 25 ноября, когда противник прорвался в Эльзас. Тогда рассуждали, не отказаться ли в последний момент от плана наступления в Арденнах в пользу «операции по возвращению Эльзаса и Лотарингии». Штаб оперативного руководства ОКВ провел предварительные исследования для этой операции в октябре и представил проект еще до конца ноября. Теперь его вернули из небытия, чтобы подготовиться к новому, второму наступлению. В «Адлерхорсте» им удалось убедить себя в том, что эта операция не только принесет новый частичный успех, но с учетом тех передвижений, на которые она вынудит противника, позволит снова продвинуть фронт, форсировать Мёз и достичь поставленной изначально цели. Этот план базировался на неверной стратегической оценке, а возможностей изыскать необходимые средства было еще меньше, чем перед наступлением в Арденнах. Тем не менее 28 декабря 1944 года Гитлер представил его боевым командирам в восторженных тонах, о чем свидетельствует выдержка из фрагмента № 27.

«В общих чертах план этой операции ясен. Я полностью согласен с теми мерами, которые необходимо предпринять. В частности, я надеюсь, что мы сможем быстро продвинуть вперед правый фланг [282] , чтобы расчистить подступы к Цаберну и затем двинуться прямо в долину Рейна и уничтожить американские дивизии. Я надеюсь, что к тому времени ситуация с горючим позволит нам сосредоточить свежие войска, перегруппироваться [283] и нанести следующий удар, в результате которого, я абсолютно уверен, по мере увеличения численности наших войск мы сможем уничтожить еще несколько американских дивизий. Ибо к этому времени наши силы еще больше укрепятся. Я надеюсь, что смогу поддержать это новое наступление… дополнительными дивизиями, одной из них будет первоклассная дивизия из Финляндии. Если эта операция не окажется обреченной на неудачу с самого начала, она, по моему мнению, достигнет своей цели.

Мне нет нужды снова объяснять вам, сколь многое зависит от нее. Она в значительной степени окажется решающей для успешного завершения первой операции [284] . Если мы осуществим две эти операции «А» и «Б» и достигнем цели, автоматически исчезнет угроза нашему левому флангу. Потом мы сразу же начнем третье сражение и полностью сметем там американцев. Я совершенно уверен, что тогда мы будем в состоянии повернуться налево.

Первая наша задача – путем наступательных действий навести порядок на западе. Эту цель необходимо проводить в жизнь с фанатизмом. Возможно, есть такие, кто тайно выражает неодобрение, говоря: «Да, но удастся ли это?» Господа, точно такое же возражение высказывали мне в 1939-м. Мне и устно и письменно заявляли, что этого сделать нельзя, что это невозможно. Даже зимой 1940-го мне говорили: этого делать нельзя. «Почему мы не удерживаем линию Зигфрида? Мы построили линию Зигфрида, так почему же не дать противнику биться об нее головой и не нанести ему после этого удар? Пусть он сначала подойдет. Потом мы сможем начать наступление. У нас такие замечательные позиции, зачем идти на ненужный риск?» Что бы произошло с нами, если бы мы тогда не атаковали? То же самое и сегодня. Численность наших вооруженных сил по сравнению с силами противника не меньше, чем в 1939-м и 1940 годах. Наоборот, если в ходе двух этих наступлений мы успешно разгромим обе американские группировки [285] , то перевес сил твердо и бесповоротно окажется на нашей стороне. В конце концов, я полагаюсь на то, что германский солдат знает, за что он воюет.

Единственное, что на этот раз не в нашу пользу, так это обстановка в воздухе. Вот почему мы вынуждены сейчас использовать в своих интересах сложные погодные условия зимы. Обстановка в воздухе заставляет нас пойти на это. Я не могу ждать, пока улучшится погода. Я был бы счастлив, если бы нам как-то удалось продержаться до весны. Возможно, тогда у меня прибавилось бы еще 10, 15, 20 дивизий и мы смогли бы пойти в наступление весной. Но во-первых, противник тоже выставит от 14 до 20 новых дивизий. Во-вторых, я не уверен, что весной соотношение сил в воздухе как-то улучшится по сравнению с нынешним. Если нет, то весной погодные условия обеспечат противнику решающее преимущество, тогда как сейчас у нас есть, по крайней мере, несколько недель до того, как он сможет начать ковровые бомбардировки районов сосредоточения наших войск. Это очень важно.