— Я так и знал, — проворчал Фрор, поднимаясь позади вывертня. Лицо его было белее морской пены. Капельки пота, крошечки страха слизняками облепили чело и виски. Глухо стучали барабаны предков, отдаваясь в сердце. Судьба улыбалась в глазах. Лёд вошёл в грудь и руки, оттеснив и скользкую гадину тревоги, и животное, насмерть перепуганную овцу. Остались только гордость и страх. Да, он боялся тогда, но верил в Судьбу, в счастливое посмертие для героев. Нет битвы достойнее, чем битва со змеем.

Вот он, змей.

Иди и убей.

Честь и слава.

Он, Фрор сын Фаина, мечтал об этом с детских лет, когда слушал сказки о героях и драконах. Слушал, затаив дыхание, и в камине трещал огонь, и его отец, Фаин Колченогий, хрипло кашлял в клубах трубочного дыма, и ночь плыла за окном… А он представлял себя на поле брани, в сверкающей кольчуге, и с грозного топора, так не похожего на отцовский колун, струилась кровь врагов, и отсечённая змеиная глава пялилась мёртвыми глазами…

"Смотри, отец, — отрешённо подумал Фрор, — я попал в сказку…"

Подобрал с мостика метательный топорик, размахнулся и всадил точно меж крыльев змея. Хорошо, на полрукояти. Визг огласил берег. Хвост метнулся батогом, но дверг с разбега перепрыгнул его и рубанул секирой вбок, разрывая чешую. Змей извернулся, голова нависла над Фрором…

Тот опередил врага на миг.

Сталь метнулась вверх, пропахала морду чудовища. Следующие удары, уже сверху, по обмякшей шее, отделили голову от тела. Фрор поднял отсечённую главу, воздел над собой и издал боевой клич. Грэтхены, объятые ужасом, кинулись врассыпную.

Так Фрор, сын Фаина, стал героем. О нём даже сочинили хвалебную песнь-драпу. Голову дракона он закупорил в растворе акавиты. На память. Потом была, конечно же, пьянка. Фрор пил не меньше других, но странным образом не пьянел. Перед его глазами стояли глаза змея. Мудрые, золотые, холодные… И казалось: ползёт из щёлочек-зрачков ледяная тёмно-зелёная струйка, ползёт к нему, в его глаза. Охватывает сердце железным обручем, густым ядом наливает, едким, жгучим, терзает сердце кривыми клыками…

А по ночам его бросал в пот страшный сон. Как будто он стоит на берегу моря, держит голову врага на вытянутых руках и смотрит в его глаза. Глаза смеются, смеётся и оскаленная зубастая пасть, и златоокий шаман в козлиной шкуре заливается смехом, заставляя сухие губы спариваться гадюками… Тело скручивают судороги, а в горле рождается крик — чужой крик на чужом языке…

…Ты помнишь, Бродячий Пёс? — походный костёр, ветер в кронах вязов на краю дороги, запах ячневой похлёбки с луком и наваристой бараньей костью, лязг оселка по лезвию секиры, кряхтение Олле-кашевара, Скир и Адильс играют в тэфли, Тормод хёвдинг со старым Эри на холме осматривают поле будущей битвы. Мимо шагают ландскнехты, такие же вольнонаёмники, скрипят повозки, а вдалеке пестреют знамёна знатных рыцарей-конников. Солнце ещё высоко, но уже не печёт, а ласково греет.

— Здесь ли стоят люди Тормода хёвдинга, наёмники-рекке?

Парень тоже из двергов, судя по росту и узорам на куртке. Бороду свою он заметил недавно, как и сам Эльри, и голос ещё звонок, а во взоре нет ледяной корки… Пока нет.

— Тебе чего, герой? — спросил Калль Селёдка. — Коли есть послание для Тормода, говори мне.

— Я пришёл биться с вами в одном строю!

Взрыв хохота. Мальчишка не смутился и достал из-за пояса топор на длинном, полутораальновом древке. Потом молниеносно рубанул, отскочил и снова рубанул.

— Ну, с проворством всё хорошо, — рассудил Калль. — А как насчёт стойкости?

И бросил в него дымящуюся палку из костра. Попал в лицо. Опалил волосы. Парень крикнул и принялся вытирать щёку. На миг в глазах блеснули слёзы. Но он молчал.

— Побьёшь его, — указал на Эльри, — я тебе разрешу обратиться к Тормоду. Давайте.

Ты помнишь, Бродяга? — вы дрались, как безумные, как псы. Ты, самый младший в банде, не хотел показаться слабаком. Но и противник не уступал. Вёрткий, как уж, он разбил тебе лицо, но ты подловил его на излёте и зарядил кулаком в живот. Он согнулся, но и ты не устоял.

А потом вернулся Тормод. И сказал так:

— Двое недотёп, будто с одним мороки мало! Как звать тебя, герой?

— Фрор сын Фаина, — выплюнул с кровью парень.

— Оставайся, сын Фаина. Но пощады не жди.

Тебе хотелось убить его, ты помнишь? Сын Фаина. Фаинсон. Ты-то не знал, кто твой отец. А он, этот сынок, рос в усадьбе поселянина, в Эмблагарде. Были у него отец и мать. Было у него древо рода, и немного земли, и дело. На что он променял такое богатство? На пыль дорог и грязь побоищ? Что ему не сиделось дома, что ему понадобилось в неведомых краях, на нехоженых дорогах?.. Эльри не спросил тогда. И не говорил с новичком.