Он снова поднял слабую руку и попытался отстранить меня.

— Пожалуйста, Мартин, не надо врачей. Это… — умолк он, подыскивая слова. — Для чего?

Я покачал головой.

— Иди к черту. Я хочу тебе помочь. — Схватив со стола сигареты, я вышел на улицу. Жгучие лучи солнца, отражавшиеся от выбеленных стен, напоминали, что я где-то потерял свою тень.

Заведение Дитера было закрыто, поэтому я побрел по узкому переулку, ведущему в логово Гельмута. У него был самый прочный дом в крепости: две сводчатые тюремные камеры вырубили в черном вулканическом туфе, на котором построили крепость. Их прежними обитателями были мавры, крестоносцы, преследуемые инквизицией евреи, республиканцы, националисты, а также полный состав немецкого порнографического ансамбля. Два окна, выходящие на запад, глядели на Сьерра-Монтекоче. Когда солнце садилось за горные хребты, стены дома окрашивались кровавым цветом. На окнах камер не было решеток — высота окон составляла почти триста футов, — но Гельмут сделал занавески приятной расцветки.

Я всегда полагал, что его жизнь в этом месте являлась символом того, что по нему плачет тюрьма, но Тео с большей убедительностью доказывал, что Гельмут, происходивший из пульсирующего германского центра черной металлургии, просто выбрал жилище, которое больше всего напоминало двухкомнатную квартиру в городской бетонной башне. Во всяком случае, это было место, где он чувствовал себя в наибольшей безопасности. Он украсил свое жилище в манере, определяющейся точнее всего как манера немецкого хиппи. Здесь были ковры из-за Гибралтарского пролива, образцы традиционной одежды из Раджастана, кадильные свечи, маленькие серебряные колокольчики из Непала, а на дне сундука, который он купил в Ронде, хранились завернутыми в кухонное полотенце Ясира Арафата дешевый русский пистолет и коробка патронов к испанскому пистолету «астра». Я не говорил ему, что мне известно о хранении им оружия, поскольку я обнаружил это при обстоятельствах слишком постыдных, чтобы в них разбираться, и, насколько я понимаю, оружие могло быть перемещено в другое место. Досадно, если этого не случилось, думал я, стуча в дверь. Возможно, это отвлекло бы внимание Ивана от его ноги.

— Кто там?

— Я, Мартин.

Я слышал, как ФРА транслировала «Белых кроликов». Стал тоже мычать мелодию песни Грейс, ожидая, когда дверь откроется.

— Мартин, не окажешь мне услугу? — спросил Гельмут из-за закрытой двери. — Не возьмешь мои запасные очки из машины? Прошлой ночью я потерял одни и сейчас слеп без них, как медведь.

— Слеп, как летучая мышь, — поправил я его. — Где твоя машина?

Дверь со скрипом распахнулась, и в проходе появилось тощее голое тело Гельмута. Без очков голым казалось даже его лицо.

— Вот ключи, — улыбнулся он, отчаянно моргая. — Машина сразу за мастерской.

Через десять минут я постучался снова, вернувшись с очками Гельмута в руке. Опять сдвинулись запоры, и я вошел во тьму столь же слепую, как мой хозяин.

— Мартин, ты дерьмово выглядишь, — рассмеялся Гельмут. Его костлявые белые ягодицы заалели, когда он нагнулся, чтобы включить свою походную плитку. — Кофе?

— Да, — ответил я, отводя взгляд, когда мои глаза привыкли к полумраку камеры. За все годы проживания в Европе я так и не смог научиться чувствовать себя комфортно и уверенно, как все европейцы, при виде наготы. — Знаешь что…

Гельмут прервал меня, подняв руку.

— Погоди, — сказал он, — послушай это: у Альберто новое объявление.

«Итак, вы едете в своей машине, — говорил диджей Альберто, — а этот мужчина выступает по радио. Он сообщает вам все больше и больше свежей информации, которая призвана разжечь ваше воображение и заполнить ваш досуг. Он говорит, что вы не мужчина, поскольку не курите те же сигареты, что и он. Как часто случается такое? Слишком часто, не правда ли? Говорю вам, друзья, курите „Винстон“, и вы забудете чувство неполноценности. Курите „Винстон“. Будьте мужчинами».

Раздался звук падения какой-то пластиковой вещи на пол. Я взглянул на Гельмута.

— Кончилось, — произнес я.

— Тсс, — шикнул Гельмут. — Будет продолжение.

«О'кей, — продолжил Альберто. — Что это за шелудивый пес? Кожа да кости, роется в мусоре и ест фрукты, потому что кто-то слишком беден, чтобы накормить его, а он слишком глуп, чтобы научиться ловить кроликов. Отошлите этого тощего пса на ферму Фернандо Леона Неро, дайте ему отъесться лошадиным мясом! Предложение действительно на ограниченный срок. Сообщите сроки и условия. Узнайте у Фернандо Леона Неро подробности. Теперь, э-э, Стив Харлей и Кокни Ребел…»

— Что за чертовщина? — спросил я Гельмута.

— Думаю, это дохлая лошадь, — ответил он. — Там, в долине. Так о чем ты говорил?

— Ты ведь знаешь о французе, который ошивается у меня?

Пол помещения был отполирован тревожными шагами давно почивших узников. Гельмут передал мне чашку кофе. Он прошел позади меня и сел на кровать.

— Да, Иван, — кивнул он. — И что же?

Я отхлебнул кофе. Сахара в нем не было.

— С ним очень плохо. — Я сделал еще один глоток. Этого будет достаточно. — Кажется, он покалечил ногу, от нее сильно воняет, возможно, это гангрена.

Гельмут глубоко вдохнул воздух.

— Тебе нужно отвести его к врачу.

— Он не пойдет.

— Но он нуждается в этом, — сказал Гельмут раздраженно. — Он что, хочет умереть?

Я бросил взгляд на хребет Монтекоче и допил кофе.

— Непонятно. Не думаю, что он боится погибнуть из-за ноги. Он беспокоится только о том, чтобы не встречаться с врачами, постоянно повторяет: «Никаких докторов».

— Возможно, у него есть тайна… — задумчиво произнес Гельмут.

— Возможно, — согласился я, — но он унесет ее с собой в могилу, если я о нем не позабочусь.