Винничук Лидия
Шрифт:
На третьем этапе обучения в дело вступал ритор, учитель красноречия. Программа была обширная и требовала больших затрат труда как от преподавателя, так и от учеников. Обучение складывалось из теории ораторского искусства и из практических упражнений, заключавшихся в составлении речей на заданную тему из истории, мифологии, литературы или из области общественной жизни. Упражнения эти могли иметь две формы: свазории — речи, произносимые на какую-либо тему одним человеком, и контроверсии — пример соединения речей обвинителя и защитника, непосредственная подготовка к будущим выступлениям в суде. Поскольку сами риторы брали уроки у актеров (а актеры — у риторов), то и ученик ритора должен был, как пишет Квинтилиан, позаимствовать некоторые навыки у исполнителя комедийных ролей, но только в том, что касается искусства декламации. B мимике же, походке и жестах оратору следует избегать неестественности и преувеличений. Ведь если человек, выступающий с речами, и обязан овладеть каким-либо искусством, то это прежде всего искусство не выглядеть искусственным (Квинтилиан. Воспитание оратора, I, 11, 1–3). Квинтилиан также рекомендует молодым людям посвящать некоторое время и учителю гимнастики. Однако он отвергает тренеров-борцов, которые часть жизни проводят «на масле», а другую часть — за вином и заботятся только о силе телесной, пренебрегая развитием ума. Похвалы заслуживают лишь те что учат иметь подобающую осанку и выправку, а также движения, полные гармонии (Там же, I, 11, 15).
Сыновья богатых римлян пополняли, как уже говорилось, свое образование за границей: в Афинах, или на острове Родос, где совершенствовались в ораторском искусстве у прославленных риторов и углубляли свои познания в философии у представителей разных философских школ. В возрасте 17–18 лет молодому человеку предстояло на время оставить учение и пройти военную службу.
В эпоху империи на территории Италии возникало все больше школ, основанных и поддерживаемых тем или иным городом или отдельными горожанами. Поскольку школ не хватало, родители отправляли детей учиться в ближайший большой город. Плиний Младший рассказывает, как он провел среди жителей своего родного города Комо настоящую кампанию с целью основать сообща местную городскую школу, дабы родителям не приходилось посылать детей в Медиолан и они сами могли наблюдать за их воспитанием. «Для вас, отцов, — говорил он землякам, — важнее важного, чтобы дети ваши учились именно здесь. Где им приятнее оставаться, как не в родном городе? Где их держать в целомудренной чистоте, как не на глазах у родителей? Где, как не дома, меньше расходов? Разве не стоит сложиться и нанять учителей, а деньги, который вы теперь тратите на жилье, на дорожные расходы, на покупки в чужом месте… вы прибавите к их плате.
(…) Ничего лучшего не можете вы предоставить вашим детям, ничего приятнее родному городу. Пусть воспитываются здесь те, кто здесь родился, пусть с самого детства учатся любить родную землю, пусть сживаются с ней». Сам Плиний также согласен внести свой пай как основатель школы — уплатить третью часть необходимой суммы; он, кроме того, берется отыскать добросовестных преподавателей (Письма Плиния Младшего, IV, 13, 3—10).
Квинтилиан, теоретик и практик античной педагогики, был первым ритором в Риме, основавшим школу, которую, по современной терминологии, мы могли бы назвать государственной: он первым стал получать ежегодное вознаграждение от государства — из казны императора Веспасиана.
Но не только вопросы содержания и организации обучения обсуждали в римском обществе. Не менее важным был вопрос о подобающих методах воспитания. Здесь ответственность несли в равной мере как семья — прежде всего отец, если речь шла о мальчиках, — так и сам педагог. Всегда, во все времена, сталкивались между собой сторонники суровых методов воспитания и сторонники послаблений и поблажек. В выигрыше оставался тот, кто умел отыскать тут золотую середину. Тема эта часто встречается в римских комедиях, и у Плавта, и у Теренция, предоставляя им широкое поле для морализаторства. Аргументом против чрезмерной строгости отцов к детям служил простой вопрос: а сам ты разве не грешил в молодые годы?
Плиний Младший вспоминает, как он унимал некоего сурового отца, который «бранил своего сына за то, что тот немного переплатил за лошадей и собак» (вечный мотив!). «Послушай, — сказал ему Плиний, — разве ты никогда не делал того, за что тебя самого мог бы поругать твой отец? Делал ведь! И разве иногда ты не делаешь того, в чем твой сын, если бы вдруг он стал твоим отцом, а ты сыном, не мог бы укорить тебя с такой же суровостью? Разве все люди не подвержены каким-нибудь ошибкам?» (Там же, IX, 12).
В комедии Плавта «Эпидик» отец сам задумывается над своим отношением к сыну:
Не для лица бы только нужно зеркало, Но также и для сердца, чтоб, смотря в него, Увидеть, что таится в глубине души. Всмотрись получше, а потом задумайся, Как жил когда-то сам ты в ранней юности (Полезно это было бы, по-моему). Вот я давно терзаться из-за сына стал… А в молодости много и за мной самим Проступков наберется…Плавт. Эпидик, 381–392
Но и молодой человек, получивший хорошее воспитание, однако начавший под влиянием своих соучеников слишком смело пользоваться свободой и проматывать отцовское добро, способен опомниться: его тревожат перемены, происходящие в его характере. Так, например, критически оценивает себя юноша из комедии Плавта «Привидение»: дом, даже хорошо построенный, обращается в развалины, когда жильцы о нем не заботятся, так и молодой человек, хотя и получил прекрасное воспитание, сам, едва представился случай, стал растрачивать отцовское достояние на кутежи и интрижки:
Во-первых, родители — вот кто строитель, Они для детей воздвигают фундамент, Возводят, старательно ставят все скрепы, На всеобщее благо, народу в пример. Ни сил не жалеют своих, ни достатка. Расход не в расход для себя полагают. Отделка — ученье наукам, законам; Труды, издержки снова. А все затем, чтоб дети их могли служить в пример другим. Когда ж идти на службу им военную, кого-нибудь Опорой из родни дают. Тогда из рук строительских выходят, а прослужат год, То видно уж на опыте, постройка хороша ль была. Так-то вот я и сам дельным был, честным был До тех пор, как в руках был своих мастеров, А потом, только лишь стал своим жить умом, Я вконец тотчас же погубил весь их труд. Лень пришла. Мне она сделалась бурею, И ее тот приход мне принес град и дождь. Честность всю, доблесть он Сбил с меня, прочь сорвал сейчас же. А потом Вновь себе их вернуть — этим я пренебрег. И вслед за тем любовь пришла, как дождь, проникла В грудь мою, Прошла до самой глубины и промочила сердце мне. И меня вместе с тем бросили слава, честь, Деньги, доблесть, и для жизни стал гораздо хуже. И балки здесь от сырости гниют, и дома, кажется, Мне своего не починить, чтоб весь он не обрушился: Погиб фундамент, и никто не может больше мне помочь.