Винничук Лидия
Шрифт:
Плевсикл:
Не расходуйся чрезмерно, хватит и мне кой-чего.Раздосадованный хозяин отвечает:
Вот избитую завел ты, старую историю! Друг мой, как бедняк последний, ты заговорил сейчас. Им обед предложат, сядут и начнут свое: «К чему, Что за надобность была на нас так много тратиться? Ты с ума сошел! Тут хватит на десятерых гостей!» Сделано для них же: сами ж и хулят, а кушают. Те же впрочем люди, хоть и чересчур богат обед, Никогда тебе не скажут: «Прикажи вот это снять, Убери вот это блюдо! Ветчины не надо мне! Унеси свинину! Угорь вкусен и холодненький! Забирай! неси!» Не слышно, чтоб кто так настаивал, — Только б до еды дорваться! Лезут с животом на стол!Плавт. Хвастливый воин, 750–762
В эпоху империи стал широко распространяться и другой сомнительный обычай — делить приглашенных на «важных» и «менее важных». «Менее важными» считались лица маловлиятельные, клиенты, некоторые вольноотпущенники. Понятно, что людей с более развитым нравственным сознанием и более культурных такой дифференцированный прием гостей мог только отталкивать. Плиний Младший, который, как он сам пишет, случайно оказался на обеде у такого хозяина, относившегося к гостям в зависимости от их положения, полон негодования по поводу подобного способа обхождения с приглашенными. Вместе с тем, щадя репутацию человека, пригласившего его к себе, он не называет его по имени, просто рассказывает, как все было:
«…Хозяин, по его собственному мнению, обладал вкусом и толком, а по-моему, был скуп и в то же время расточителен. Ему и немногим гостям в изобилии подавались прекрасные кушания; остальным плохие и в малом количестве. Вино в маленьких бутылочках он разлил по трем сортам: одно было для него и для нас, другое для друзей попроще (друзья у него расположены по ступенькам), третье для вольноотпущенников, его и моих… Мой сосед по ложу заметил это и спросил, одобряю ли я такой обычай. Я ответил отрицательно. „Какого же ты придерживаешься?“ — „У меня всем подается одно и то же; я приглашаю людей, чтобы их угостить, а не позорить, и во всем уравниваю тех, кого уравняло мое приглашение“. — „Даже отпущенников?“ — „Даже! Они для меня сейчас гости, а не отпущенники“. — „Дорого же тебе обходится обед“. — „Вовсе нет“. — „Как это может быть?“ — „Потому, конечно, что мои отпущенники пьют не то вино, какое я, а я пью то, какое они“» (Письма Плиния Младшего, II, 6).
Однако осуждаемая Плинием практика дифференцированного гостеприимства давно уже распространилась повсеместно. Даже утонченный интеллектуал Цицерон считал возможным делить приглашенных по социальным категориям. Описывая в одном из своих писем к Аттику, как он принимал Цезаря в своем поместье в Путеолах в декабре 45 г. до н. э., Цицерон добавляет: «В трех триклиниях были великолепно приняты сопровождавшие его. У менее значительных вольноотпущенников и рабов ни в чем не было недостатка, более значительных я принял изысканно» (Письма Марка Туллия Цицерона, DCLXXXII, 2).
Особенно пренебрежительно стали со временем обходиться с клиентами. Тесные, почти семейные связи, существовавшие в эпоху республики между зависимыми клиентами и их патронами и основанные на взаимных услугах и помощи, постепенно слабели. Богатые и знатные римляне перестали нуждаться в окружавших их клиентах, и те превратились в простых прихлебателей, которых принимали неохотно и которым не оказывали никакого внимания. Рабы же, видя, как по-разному относится их господин к тем или иным гостям, сами усваивали подобное обхождение, и тех, кем открыто пренебрегал их хозяин, они также рассматривали как лиц незначительных, прислуживать которым во время пира стало для них почти унизительно. Весьма выразительно передает чувства такого гостя Ювенал:
…Неужто к тебе подойдет он? Явится разве на зов твой слуга с кипятком и холодной, Брезгует он, конечно, служить престарелым клиентам; Что-то ты требуешь лежа, а он ведь стоит пред тобою. В каждом богатом дому таких гордых рабов сколько хочешь. Вот еще раб — с какой воркотней протянул тебе руку С хлебом, едва преломленным: как камни куски, на них плесень, Только работа зубам, раскусить же его невозможно. Для господина же хлеб припасен белоснежный и мягкий, Тонкой пшеничной муки. Не забудь сдержать свою руку, Пусть сохранится почтенье к корзине! А если нахален Будешь — заставят обратно тебя положить этот хлебец: «Дерзок ты, гость, не угодно ль тебе из обычных корзинок Хлеб выбирать да запомнить, какого он цвета бывает». Вот, значит, ради чего постоянно, жену покидая, Через холмы я бежал к эсквилинским высотам прохладным… Глянь, какой длинный лангуст растянулся на блюде всей грудью! Это несут «самому». Какой спаржей он всюду обложен! Хвост-то каков у него! Презирает он всех приглашенных При появленьи на блюде в руках долговязого служки.Ювенал. Сатиры, V, 63–83
Ювенал часто возвращается к этой теме: очевидно, унизительное обращение богачей и их слуг с людьми бедными и маловлиятельными давало немалую пищу для сатиры на римские нравы.
Еще одна тема, часто обсуждавшаяся в нравоучительной литературе, — чревоугодие само по себе, нерациональное и неумеренное питание. Ни предостережения врачей, ни упреки философов не могли отучить многих римлян от злоупотребления едой, столь губительного по своим последствиям. Так, Сенека поистине не щадит тех, кто не способен думать ни о чем, кроме своего желудка:
«Теперь я перейду к вам, чье обжорство, бездонное и ненасытное, обыскивает и моря, и земли. Здесь закидывают крючки, там ставят силки и всевозможные тенета, не жалея труда на преследование дичи и оставляя в покое только ту, которой вы пресытились. Много ли из того, что добывают для вас столько рук, много ли из всех яств отведают ваши утомленные наслажденьем уста? Много ли из всей дичи, добытой с такими опасностями, попробует господин, страдающий поносами и тошнотой? Много ли устриц, привезенных из такой дали, скользнет в его ненасытное брюхо? Вы несчастны, ибо сами не понимаете, что голод ваш больше вашей же утробы!» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, LXXXIX, 22).