Пиво на неделе, по субботам шнапс, в воскресенье шампанское — так описывала позже она свою замужнюю жизнь в хилом городке под Дюссельдорфом, где обитали преимущественно турки. Она подцепила меня в галерее Манеж, после фуршета увязалась в мастерскую с компанией моих приятелей и дала еще до начала пьянки за шкафом, не снимая плаща. Утром я позвонил ей. И минут через сорок был у нее на Октябрьской. Махнув полстакана шнапса, только сейчас я смог ее разглядеть. Она была, хоть и меленькой, но отлично сложена: выяснилось, что в юности она танцевала в ансамбле народного пляса.

Звали ее, оказалось, Лёля. Из-за тогдашней разницы курсов она, захудалого достатка провинциальная бюргерша, в Москве со своими марками становилась богачкой. Отрываясь от мужа на лето под предлогом ухода за престарелыми родителями, в Москве она хотела иметь все удовольствия. Она любила наряды и одевалась по образцам американского Vogue c налетом восточного базара. Для выхода на люди ей потребен был кавалер — без денег, но из богемы. У нее был один известный актер, игравший в кино купцов, а на подмостках парней из нашего двора, но — спившийся. Вакансию, видно, был призван заполнить я.

Лёля прибывала на сексуальные каникулы каждое лето, но за зиму я успевал забыть ее, и в первый вечер все бывало как впервые. Но наутро оказывалось, что вся ночь — калька бывших. Я пытался разнообразить наш секс, но сталкивался с досадными препятствиями: она не любила сзади, это ей не доставляло удовольствия, она в порядке исключения брала в рот, но быстро выталкивала член из губ и командовала ляг на спину. Скорее всего, с мужем лет на пятнадцать ее старше, в отсутствии у них детей и при неизбывной вине немцев за холокост, она играла в постели роль девочки-командирши, помыкая своим фрицем и скача не нем. К тому же, немецкие феминистские журналы утвердили ее в мысли, что в койке, как и на кухне, она — единственная хозяйка, так что она предпочитала вовсе не заботиться о партнере: мол, как-нибудь сам подтянется.

После того, как Лёля шумно отправляла нужду, она устраивалась спиной к стене, закуривала, требовала шампанского. Кричала, как принято в еврейских семьях — через две комнаты, мама, сделай нам кофе. И сухая мама, вся в пергидроле и с заледенелым напудренным лицом, вносила в комнату поднос, вежливо кивая мне, завернутому в простыню. Мама, поставь, закрой дверь, спасибо, капризно говорила дочь. Покорность матери определялась тем, что Лёля полностью содержала своих стариков.

Осушив бокал, она заводила привычную речь, какие уроды русские мужчины: в нечищеных ботинках и мятых штанах. И все время делают вид, будто о чем-то думают. Подчас меня все это развлекало: и ее высокомерие, и эгоистичная сексуальная тупость, и склонность к нелепым обобщениям. Подчас раздражало. Тогда хотелось изнасиловать ее: кончить в рот, наконец, или засадить в анус как можно глубже.

Мы были знакомы с Лёлей уже лет шесть, и в ее каникулярные гастроли всегда встречались, хоть у нее и завелись молодые любовники-актеры. Германия объединилась, Россия перестроилась, внук Мальчиша-Кабальчиша провел реформы: курс валюты пришел к нормальному виду, на прилавках возникла снедь, и Лёля перестала в России быть богачкой. Теперь уже я покупал шампанское и расплачивался в ресторанах. Прежде они не позволяла мне это делать, выкладывала на стол перед официантом советские рубли мятыми кучами, приговаривая зачем мне эта бумага, вы не знаете — дежурная фразочка…

Однажды мы сидели в маленьком кафе. Я заметил, что она смотрит на меня несколько странно. Она, обычно говорившая, не умолкая, сегодня была тиха и не жестикулировала. Кажется, она волновалась. Я расплатился, она встала и выдохнула ну, пойдем. Сказано это была так, будто только сегодня она приняла решение изменить мужу.

Едва оказавшись в своей комнате, она сбросила с себя все. Уселась мне на колени, сунула руку в ширинку, поцеловала в ухо и прошептала я решила, сделай это… Вот уж не думал, что она чем-то может меня удивить, но сейчас понятия не имел, что она хочет сказать. И только когда она со смешком встала, вильнула попкой и плюхнулась животом на кровать, я сообразил: она решила наконец-то предоставить мне свой зад. Это, конечно, было судьбоносно, но преподнесла она свое решение чуть комично. Я присел к ней, пощекотал отверстие пальцем: дырочка как дырочка, стоило ли столько канителиться. Но, по-видимому, деловитость, с которой она приглашала меня попользоваться ее жопой, меня расхолодила. Член мой потянулся было вверх, но тут же и упал — совсем как курс дойче марки.

— Ну, налей, — сказала она недовольно. И опять вздохнула.

— Ты полюбила анальный секс? — поинтересовался я, поднося ей бокал шампанского, в который щедро плеснул и водки: белый медведь.

— Ну, ты же знаешь! — темпераментно воскликнула она, и махнула полбокала. — Терпеть не могу. Но недавно муж насмотрелся Тинто Браса… Но я не могу с ним в первый раз. И потом — он же может удивиться!.. — Она махнула вторую половину. И тут же совершенно окосела. — Ну, давай же, — сказала она капризно и опять подставила задницу… Я выпил еще, в раздумьях эту задницу разглядывая. Кажется, мне отвели роль первопроходца. Что ж, дефлорация — почетная миссия, но японцы нанимают для этих целей специальный персонал. Пока я раздумывал о японцах, пьяная Лёля захрапела.

Я еще раз потрогал ее дырочку. Мазнул кремом, и вставил ей в анус веточку гладиолуса, которую отщипнул от принесенного мною букета. Веточка не приживалась, пришлось проткнуть поглубже — Лёля только тихо ойкнула во сне. Вышло красиво, лучше, чем в вазе. Я тихонько вышел, отомкнул замки, которыми ее мама защищалась от грабителей и насильников. Было хорошо на свободе: стояла жара, даже птицы не пели, и доносилась музыка из Парка культуры. Я пошел туда, оказался в аллеях, наткнулся на карусель. Я выбрал маленького игрушечного ярко раскрашенного пони. Карусель завертелась, я поскакал. Карусель крутилась; на Лёле гарцевать было бы много неудобнее, чем на моем деревянном скакуне. Да и скорость вращения у нее была не та.