Шрифт:
Рожа улыбнулась и пропела говорком:
— Се n'est que votre main, madame! [47]
«Я, кажется, засыпаю, — подумала она. — А нужно скорее сварить кашу Маруське, а потом стирать».
В дверь постучали.
— Кто там?
— Простите, Ольга Сергеевна! — прогудел за дверью женский бас. — Мне необходимо, на минутку.
Ольга Сергеевна вздохнула с дрожью, открыла.
— Как живете, моя дорогая? Насилу вас разыскала.
47
Однако это ваша рука, мадам! (фр.)
Крупная дама с пышным бюстом, подпертым старинным корсетом, но с лицом длинным и бурым, вошла и села на стул.
— У меня ребенок болен, — вполголоса предупредила Ольга Сергевна. — Простите, мне сейчас трудно.
— Болен? А что с ним? — равнодушно спросила гостья.
— Ревматизм. Суставной. Слабое сердце.
— Ну, ничего, поправится, — успокоила гостья и улыбнулась.
— Очень серьезно болен ребенок, — злобно оборвала ее улыбку Ольга Сергеевна. — Вчера ночью так плохо было, что пришлось первого попавшегося врача звать.
— Ну, и что же? — спросила гостья и, ожидая ответа, вынула из сумки зеркальце и стала затирать пуховкой носовой хрящ. — Что сказал врач?
— Сказал, что ему нужно заплатить пятьдесят франков.
— Ха-ха! — рассмеялась гостья. — А я к вам по делу. Мы организуем вечер свободного искусства. Название принадлежит мне. Мэри Бобова продекламирует «Коробку спичек Лапшина». Вещь глубоко патриотическую и с массой ностальгии. Затем решено поставить скэтч. И вот тут мы и рассчитываем на вас. Вы такая энергичная. Вы можете познакомиться с разными выдающимися артистами и привлечь их к нам. Нет, нет, нет! Ничего не хочу слушать. Вы обязаны. Нельзя в наше время жить узко-эгоистической жизнью. Каждая из нас должна отдавать дань общественности.
— Ах, Боже мой, — всплеснула руками Ольга Сергеевна, — Ведь вы же видите! Я шесть ночей не спала и днем работаю, как поденщица. Мне вон, смотрите, причесаться некогда.
— Ну, что ж! — улыбнулась гостья. — К нашему вечеру и причешетесь. А насчет туалета — вы всегда сумеете с вашим вкусом что-нибудь освежить. Здесь рюшечку, там бантик.
— Да, да, — прервала ее хозяйка. — Вот на это пятно рюшечку, а на эту дыру бантик.
— Я знаю, что вам трудно, моя дорогая, — продолжала гостья. — Но все мы должны идти на жертвы. Ведь это же, поймите, это в пользу кружка северо-восточных институток.
— Да у меня ребенок болен! Что вы, не понимаете, что ли?
— А там, у институток, может быть, десять ребенков больны.
— Вы меня простите, — привстала Ольга Сергеевна. — Я сейчас очень занята. У меня вон белье намочено.
Плебейское выражение «белье намочено» ужаснуло ее саму. И она злобно повторила:
— Понимаете? Намочено белье.
Гостья приподняла брови, словно прислушивалась к отдаленной канонаде.
— Белье? Что с вашим бельем?
— Ровно ничего. Стирать сейчас буду.
— Ах, дорогая моя, — сочувственно воскликнула гостья. — Бросьте! Искренно вам советую — бросьте. Отдайте в прачечную.
— У меня нет денег, — дрожащим от бешенства голосом ответила Ольга Сергеевна.
— А здоровье? Испортите здоровье, дороже обойдется. Здоровье надо очень беречь. У вас муж. У вас ребенок. Подумайте о них.
— Я о них и думаю, когда стираю их белье.
— Пустяки, пустяки. Я серьезно вам говорю — отдайте в прачечную.
Ольга Сергеевна улыбнулась дрожащими губами. Улыбалась, чтобы не заорать во все горло: «Пошла вон, дурища!»
Накормила девочку. Закончила стирку.
«Отчего он так долго не идет? — думала про мужа. — Боится сказать, что ничего не нашел».
Вспомнилась одна старая ведьма, которая, как встретится, так и начнет крякать:
— Что же это ваш Андрей Андреич так все ничего не может найти? Вообще считаю, что наши мужчины привыкли здесь на жениных шеях сидеть.
«Да, боится вернуться, — продолжала она думать, — И не пойдет он сегодня к Шуферу. Ни за что. Не сможет. Они все ему перед носом двери закрывают. Надоел он им. Перманентный проситель. О-о!»
Она сжала руку в кулак и укусила сгиб указательного пальца.
— Будь они все прокляты!
Девочка притихла. Может быть, прилечь? Все тело болит. И такая тоска! И такая злоба! Ведь есть же люди со светлой душой: «И за скорби славит Бога Божие дитя». Отчего у меня все в душе выжжено? Одна злоба осталась, как пламенный пепел. А тот, бедненький, близкий, жалкий, бегает сейчас, унижается, чтобы вернуться ко мне гордым своим унижением. Выклянчил, мол, кое-что.
— А-а-а! — закричала девочка.