Роковое культурное противоречие внутренней русской жизни стало одним из парадоксов жизни мировой. Раньше наряду с 150-миллионной массой, культурно находившейся в XI–XII веке (много ниже масс Японии, Индии и Магометанского Востока), была наиболее, быть может, утонченная, рафинированная культура верхушечная. Теперь наиболее отсталая технически и экономически, Россия в смысле прогрессивности – верхушка всей мировой истории. Для того чтобы признать это, вовсе не надо лукьяновского «романтизма», не надо быть коммунистом, достаточно не считать буржуазно-демократическую систему государственности предельным достижением – венцом прогресса. А ведь оснований для того, чтобы усомниться в буржуазно-демократических канонах, более чем достаточно [261] .

В этом разноречии, несоответствии внешних мировых функций России и ее внутренних ресурсов – ее трагедия и счастье. Счастье – возможно, трагедия – наверное.

Попробую дать кратко мою концепцию момента. 1) Во всем мире происходит выход на арену истории новых социальных сил. 2) Проистекающий в отдельных странах с различным темпом и в различных формах, в основе своей процесс этот является единым и не расчлененным до пределов изолированного в границы отдельного государства. 3) Главный смысл революции в России – выход к жизни и власти крестьянства. 4) Поэтому частнокапиталистические отношения для России субъективно, изолированно от общемирового плана являются прогрессивными и могущими удовлетворить национальные и государственные интересы страны на долгий ряд десятилетий. 5) Но такая изоляция немыслима, и общемировые объективные условия заставляют Россию применять у себя формы и методы экономики, до которых она не доросла и которые для нее непомерно тяжелы и дороги. 6) Это надо принять как факт, как неизбежность, не входя в оценку. 7) Для Запада система чисто капиталистической организации экономических и общественных отношений уже не является вполне целесообразной и единственно возможной. Наступил период перехода к новым формам и методам; период длительный и совмещающий в себе в разных пропорциях остатки старого и зачатки нового. 8) Конкретных форм, которыми завершится процесс, предвидеть нельзя (с моей точки зрения и не надо), но, принимая во внимание эмансипацию и огромный рост сознательности масс, с одной стороны, и колоссальные успехи техники, с другой, можно думать, что имеются объективные и субъективные, материальные и духовные предпосылки для создания общественного, планового хозяйства. Можно предполагать, что направление процесса именно в эту сторону. 9) Создать у себя чисто капиталистическую организацию в то время, как Европа вступила в период если не ликвидации, то ревизионизма ее – значит опять поставить Россию через два-три поколения в положение безнадежно отставшей. Раз навсегда и решительно встать в линию других стран, пережить больше трудностей, но изжить их, двигаясь в направлении параллельном общемировому прогрессу, и окончательно стать одной из первых – это возможное счастье России. Переживать еще ряд лет (всему нашему поколению, наверное) эти трудности и, может быть, не пережив, рухнуть под тяжестью, не дожив до счастья – несомненная трагедия России. 10) Пережить этот период, стремясь к «счастью» и смягчая тяжесть «трагедии» – тактическая задача. Взять нужное и полезное для России от капитализма и не забывать о неизбежности перехода от капитализма к другим более совершенным методам хозяйства – эту общую задачу тактически различно разрешают коммунисты и люди нашего типа. 11) Наше различие от коммунистов ясно и четко: для них коммунизм – императивный действенный идеал; для нас – допустимая и приемлемая гипотеза. В своей тактике они невольно степень развития хозяйственных сил страны ставят в подчиненное положение к степени приближения коммунизма. С их точки зрения лучше замедлить темп развития производительных сил России, но обеспечить правильную организацию их… а единственно правильная организация – коммунизм. С нашей платформы степень развития важнее формы развития. Если мы (точнее – такие как я) неокоммунисты, то слово «коммунисты» имеет здесь весьма своеобразный, ограниченный смысл – смысл допущения, признания вероятности коммунизма, как высшей по сравнению с капитализмом формы хозяйства… Но и только… так сказать, коммунисты без веры в коммунизм. Может быть, я неправильно подхожу к Лютеру, но мне кажется, что, когда в рядах коммунистов эти настроения станут значительными и действенными (а я вообще уверен, что усиливаться течения подобные «сменовеховству» будут не левеющими буржуями, а правеющими коммунистами), это будет своего рода реформация коммунистической церкви. 12) Наша тактика – тактика групп и единиц. Тактикой масс она может стать лишь очень нескоро и лишь в том случае, если мы сумеем войти в новую русскую жизнь, органически срастись с нею. Как тактика группы она не была ошибочной, она оказалась несостоятельной – группы не было в действительности. Удивительное явление: все, что соприкасается с коммунистами, обнаруживает гниение, распад, разложение – так с меньшевиками, с эсерами, так было с командным составом армии, так и теперь происходит со всякого рода «живыми церквами»… то же случилось и со «сменовеховством». Это как реактив, выясняющий химические или органическое соединение. «Смена вех» оказалась химической (вернее – механической) смесью и распалась. Конечно, «Накануне» – не идеологическое продолжение «Смены вех». И первоначальное идеологическое устремление сборника наиболее последовательно и выдержанно проводите Вы. Тут есть и плюс… более эстетический: получается логично, четко, законченно <…> но имеется и минус… притом уже не эстетический, а вполне реальный, практический: Ваши настроения слишком логичны, а политическая жизнь идет вне логики. Стремление подойти к ней с законченной теоретически, стройной системой всегда влекло за собой разочарование для схематика, будь он кадет Милюков с победой демократии в лагере Антанты, эсер Керенский с Учредилкой, коммунист Осинский с трудпосевповинностью… или национал-большевик Устрялов со столыпинским мужичком.

В Вашей стройной системе нет существенной поправки: поправки на наличную Россию. Уверен, что вблизи Вы бы увидели, что дело много сложнее.

Теперь еще одно замечание о тактике. Мы совершили радикальную переоценку старых канонов и кумиров. Увидели голыми многих королей общественности… Дали им чистую отставку, вместе со всем отжившим прошлым… но себя, себя мы не переоценили. Даже мысль мало в голову приходила, что старое и дурное и, как это ни грустно, хорошее тоже откинуто и не годится. Люди старого типа не подходят не только как строители, но и как строительный материал. А мы от них. И первая задача – разрыв с традицией, врастание в новую жизнь, а для этого надо научиться питаться ее соками, воспринимать ее органически целостно, мало изменить миросозерцание, должно измениться мироощущение. Это не задача, а условие… для многих при всем добром желании невыполнимое. Из двух интеллигентских грехов – схематизма и личной преувеличенной самооценки – вырос развал «Смены вех». Сколько людей – столько схем… их столкновение, затем столкновение лиц. Долго и грустно писать об этом. Главная и почти единственная вина на Юрии Вениаминовиче[Ключникове], который чрезмерно выпятил личный момент… Я долгое время пытался сперва предотвратить разрыв, затем ликвидировать его. Это удалось далеко не вполне. Юрий Вениаминович[Ключников] несмотря на внешнее, формальное примирение затаил обиду… в частности, а пожалуй, и в особенности, на меня. Я же, несмотря на резкое расхождение с «Накануне» по многим вопросам, недовольство его тоном и впадением не в мой «нео», а просто в «перепев-коммунизм», поддерживаю с ним добрые отношения, по мере возможности пишу там и считаю, что при всем различии течений и крыльев – мы можем уживаться под одной крышей, делать общее дело. Притом дело не идеологическое, а практическое – борьба с эмиграцией, за Россию. Это последняя оставшаяся нам групповая тактика. Кроме нее, остается тактика личная – это то врастание в Новую Россию, о котором я уже говорил. Другого пути нет. А на нем очень большое сближение с коммунистами, естественная неизбежность. Или с Россией и коммунистами, или отойти в сторону и ждать создания каких-то новых сил, одновременно действенных и антикоммунистических… Но для такой «тактики» надо либо непримиримо ненавидеть революцию, либо быть равнодушным к России. Но, во-первых, можно не дождаться, во-вторых, если такие силы и создадутся, ожидающие в стороне, окажутся без всяких соединяющих с этими силами приводов. Это неизбежно. Только в активном переживании эпохи путь к участию в строительстве будущей России. А активность сейчас возможна лишь двух видов: или с Россией, а значит, и с коммунистами, или против России. Третьего выхода нет, <…> так как меньшевистский политический онанизм, конечно, не выход. И так – приемлемость коммунизма без веры и уже, разумеется, без догматизации его, и сближение, сотрудничество с коммунистами без растворения в них. Таковы мои требования к себе. «Группы», для которой это могло бы служить тактической директивой нет, и потому остается то, что я назвал тактикой единиц. Я твердо убежден, что мы (такие как я) войдем в новую жизнь России, срастемся с нею органически и будем одним из действенных, творческих факторов ее.

В то далекое время, когда создадутся в результате экономической кристаллизации новые, жизнеспособные социальные силы, в том числе и в значительной степени и хозяйственный мужичок, может наступить столкновение между государственно-национальными интересами России и отвлеченными требованиями целесообразной экономической организации. Я уверен, что РКП сумеет и тогда найти жизненный синтез требований идеала с задачами дня.

11 месяцев жизни в России и непосредственного наблюдения над коммунистами в работе дают мне достаточно пищи для такой уверенности.

Если бы она была обманута – мы оказались бы против коммунистов с хозяйственным мужичком. Но для этого надо, чтобы этот самый мужичок государственно вырос, оформился, стал крепко и сознательно на ноги, <…> а для этого ему еще лет 10–15 надо проходить школу РКП.

Школу по широте охвата, уплотненности энергии и тщательности деталировки не имеющую ничего себе равного. Коммунисты правы, видя опасность чистоте идеологии как раз в нас, правы, называя нас «резервами буржуазии»… и мы честно должны давать чувствовать эту черту между «они» и «мы». Вы правы – в «Накануне» этого нет, как нет и надлежащего тона. Это жаль, <…> но заниматься интеллигентским самолюбованием, быть нарциссами, подчеркивая чистоту своих одежд и верность «традиции независимости». Неуместно «отмежевываться» – это лежневская тактика, это бессознательная спекуляция на нелюбви к революции и ненависти к большевикам интеллигента-обывателя – мне глубоко неприятна и чужда. Да и, боюсь, – в этой спекуляции достаточно сознательности.

Я пишу «нелюбовь» к революции – вовсе не потому, что сам люблю ее, воспринял ее пафос не только мыслью, но и чувством… совсем нет. Все мы для революции – чужие… и, пожалуй, лучше яшновское «чур, меня, чур», чем запоздалая «осанна» и «да святится» кое-кого из коллег. Но не будучи революционерами ни по прошлому, ни по темпераменту, мы должны быть далеки и от обывательской злобы за оттоптанные революцией мозоли.

Письмо делается «угрожаемым по бесконечности». На эти темы нам бы поговорить с Вами ночки 3–4! Чувствую, что ни с кем не было бы мне легче если не столковаться вполне, то до конца понять друг друга. Как только выдастся минута посвободней, напишу статью для альманаха.

Буду рад получить весть от Вас.

О выступлениях Юрия Вениаминовича[Ключникова] мне, как соучастнику, судить трудно – меня они не удовлетворяли и, должен сказать, выступление его в Доме литераторов не было достаточно определенно. Наиболее близкий и ценный мотив «сменовехизма» с моей точки зрения – национальный – он старательно замалчивал. Я выдвигал его постоянно, настойчиво и рельефно. Был вознагражден тем, что на диспуте в Москве с Мещеряковым, Полонским и Преображенским получил записку: «Товарищ Потехин! Боюсь, что после Вашего доклада я чувствую себя более сменовеховцем, чем коммунистом». Вообще, сочувствующих записок я получил много.

Занят я здесь зверски – печатаю книги (чужие), мечтаю организовать издательство. Живу напряженно деятельно. Переездом удовлетворен» [262] .

А вскоре, в мае 1923 г., пришло новое письмо Ю. Н. Потехина Н. В. Устрялову: «Прежде всего, о моей идеологической информации и о «Накануне». Конечно, второе ни в каком случае не представляет тактического выражения первого. То, что я Вам писал – это моя первоначальная позиция; как я думаю, достаточно последовательная, выдержанная и продуманная. Я ощущаю в себе большую идеологическую и тактическую цельность, но ни на минуту не забываю, что это «тактика единиц». «Накануне» до известной степени дает мне выявлять свою политическую и идейную физиономию – это плюс. Выявление себя через «Накануне» несколько замутняет персональный облик и дает повод (и, к сожалению, основание) для двусмысленной лежневской критики – это минус. Я считаю плюс более важным и поддерживаю связь с «Накануне» идя с открытыми глазами на возможность критики и упреков в стиле «Размена вех».