«Накануне» – не серьезная политическая газета, а случайное пристанище случайных людей. Для серьезной политической работы нужны три качества – воля, ум и моральная точка упора (не чистоплюйство староинтеллигентского типа, не белоснежность одежд, а наоборот способность запачкаться, пойти на компромисс, морально изгибаться, <…> но обязательно – иметь точку упора, с которой не сдвинешь, то самое основное во имя чего разрешается и моральный изгиб, и компромисс). У редакторов «Накануне» – нет воли ни у одного. Ум и моральная опора есть… но, увы – не в слитном виде: у одних только ум – Дюшен, Гурович, у других порядочность – Лукьянов, Чахотин. Кирдецов – просто добрый малый, журналист с борзым пером, латинскими цитатами и легкостью в мыслях необыкновенной. Садыкер, с которым меня связывают и добрые личные отношения, и наибольшая идеологическая близость, к сожалению, не публицист и может только до некоторой степени парализовать дурные стороны своих коллег, что он и делает.

В результате газета плывет по советскому течению, явно впадая в коммунистический фарватер. Мог ли бы быть фарватер собственный? Это центральный вопрос не только нашей с Вами переписки, но и ближайших лет русской истории.

Возможна ли актуальная средняя политическая линия, решительно идущая на разрыв со старым, но не боящаяся в интересах новой России восстановить в ней частично то из старого, что может быть нужно и полезно в новых условиях? Соглашаюсь заранее, что формула достаточно гибкая, чтобы в нее можно было вложить любое контрреволюционное содержание. Однако напоминаю некоторые основные мысли прошлого письма: никакой реставрации политических отношений и форм, никакой социальной реставрации отношений, реставрация некоторых (возможно меньше) социальных форм, которые полезны и нужны для максимального развития производительных сил страны. Ни в коем случае не думать, что чистая реставрация буржуазных экономических установлений обеспечит такое развитие. В отличие от Вас я сильно сомневаюсь, чтобы тяжелая индустрия сейчас в частных руках могла дать процветание и стать доходной – процветание и доходность ее возможны лишь как завершение развития экономической мощи страны в целом; когда деревня начнет крыться железом и будет платежеспособна для массовой закупки инвентаря, тогда заработает металлургия, прокатка железа начнет возрастать не в %, а многократно, когда будут массовые перевозки экспортного хлеба (тут мы, наверное, сойдемся. Внешторг я считаю в его нынешнем виде вредным, внешнюю торговлю не отделимой от внутренней; но монополия внешней торговли все же необходима; только не осуществляемая оперативно, а проводимая в порядке регулировки, что я и стремился провести в жизнь, когда заведовал торговлей на Юге) – тогда будет массовый и бездефицитный ремонт и строительство вагонов. Одним словом, и для тяжелой индустрии основная база та же, что для легкой – деревня. Однако сроки соответственно продолжительней: если текстильной промышленности или резиновой надо еще 2–3 г., чтобы достичь нормы 1914 г., то металлургии, может быть, понадобится 12–15. А может быть, 8. Все зависит от сельского хозяйства; нельзя, как делают в Госплане, высчитывать – за год металлургия повысила продукцию на 50 % с 6 % до 9 % мирной; следовательно, на будущий год будет 13,5 %, в 1925 – 20 %; в 1926 – 30 % и т. д. до 1930 г. мы превзойдем довоенную норму. К срокам и пропорциям здесь надо подходить совершенно иначе: в 1922 г. сельское хозяйство дало излишек для товарного оборота в 200 млн. руб., в 1923 г. металлургия повысила производство на 50 %; в 1923 г. сельское хозяйство дало излишек в 400 миллионов; металлургия в 1924 г. даст возрастание продукции вдвое. И если, скажем, в 1925 г. сельское хозяйство даст излишек в миллиард рублей, то металлургия уже в 26-ом может приблизиться к довоенному уровню, а в 27-ом перегнать его.

Такой подход более правилен.

До тех пор пока вся в совокупности экономическая мощь страны не достаточна, тяжелая индустрия будет неизбежно в одной большей части стоять, в меньшей жить за счет государственных заказов. Передача этой части ее в руки частного капитала означала бы лишь то, что в новой форме она все же жила бы за счет казны и, принося %%, будучи «доходной» для владельца, по-прежнему зияла бы дефицитом в государственном бюджете… правда, в какой-то другой графе, чем теперь. Да еще надо вдобавок оплатить прибыль предпринимателя; допустим, что она получится за счет разумной организации дела, сокращения непроизводительных расходов и т. д. – я склонен думать, что так бы и было. Однако есть еще один вопрос: пойдет ли, даже если с государственной точки зрения это не имеет смысла, частный капитал в эту сомнительно доходную тяжелую индустрию?

Русский капитал, за отсутствием такового, отпадает. Остается иностранный, который пойдет лишь при наличии политических гарантий, для наблюдения за которыми ему нужны русские контролеры типа Милюкова, Зензинова или Врангеля, а это означало бы неизбежную ликвидацию достижений революции, главное содержание которых – создание совершенно нового человеческого материала. Этот новый и массовый тип энергичного, упорного, активного работника только формируется сейчас, и его вступление в жизнь, как массового практического деятеля, сулит России, когда оно произойдет, т. е. года через три-четыре, такой темп развития, о котором при прежнем человеческом материале и мечтать не приходилось.

Второе, что неизбежно потребовал бы иностранный капитал, – это гарантий коммерческих и, в первую голову, «свободы труда» в смысле отмены ряда требований социального законодательства и возможности полностью эксплуатировать безработицу.

На это также, по моему мнению, пойти нельзя. Рабочий класс, как база всего строительства новой России, а он, несомненно, такой базой является, должен быть предохранен от распыления расходов на эту задачу, как бы разорительны и непроизводительны они ни казались с предпринимательско-коммерческой точки зрения, никогда не могут быть непродуктивными с государственной точки зрения, и поскольку тяжелая индустрия дефицитна вследствие малой нагрузки действующих и большой стоимости рабочего состава законсервированных предприятий – на эту дефицитность приходится идти. Однако эти расходы должны быть доведены до крайнего минимума и «крестьянский уклон» должен проводиться все с большей настойчивостью и последовательностью. По мере возрождения сельского хозяйства, по мере роста экономической мощи деревни, социально-политический базис государства должен передвигаться от рабочих к крестьянству и государственная поддержка промышленности должна отпадать; этот дарвиновский закон выживания в борьбе за существование должен наступить, когда вся страна нальется новыми соками хозяйственного здоровья и силы. До тех пор пока страна слаба, она должна нести тяжелые расходы на поддержание индустрии. Как ни кажется это парадоксально – мне думается, я прав здесь. Аграризации страны я не боюсь, и в этом мое существенное отличие от Лежнева, для которого, как бывшего меньшевика, все еще силен в этом пункте закон марксизма.

Но аграризации от избытка сил в деревне, а не от недостатка их в городе. С риском, что это место останется не вполне ясным, чувствую, что пора закончить с непомерно разросшимся «экономическим отступлением» от темы и перейти к уже поставленному политическому вопросу: итак, возможна ли актуальная средняя линия? Отвечаю – да, возможна.

Вопрос второй: возможна ли она вне и помимо компартии? Отвечаю со всей решительностью – нет! Для этого нет ни массы, ни вождей. Начну со вторых – идя, справа налево, можно начинать примерно с Милюкова и беглым взглядом от него через Зензинова, Кускову, энэсов, эсеров и до Чернова можно видеть их полную непригодность к какой бы то ни было, не только руководящей, а просто активной роли – отсутствие политического чутья и такта, волевая дряблость, полное отсутствие чувства ответственности и, увы, надо сказать всю правду, полный моральный крах, повальная недобросовестность и наклонность к личному устроению всеми средствами, лишь бы они были прикрыты пышной фразеологией и прежней репутацией – характерны для всех них без исключения. С таким багажом не сдвинешься, даже если бы были привода, связующие их теперь или в будущем с массами. Но таких приводов нет и не будет.

Массы. Не для реакции, а для государственно разумной средней линии. Для реакции в темной деревне, среди мещанства, на почве религиозной или антисемитской, материал бы нашелся и для всероссийского погрома горючего хватило бы.

Но масса сознательная, поскольку она не входит в РКП, в общем и целом советскую платформу (и политическую, и социальную) приняла, реставрации не хочет, но к твердому правопорядку очень склонна. Это «сочкомы», о которых писали Вы, беспартийные в Советах, в вузах и среди спецов, это активно работающее крестьянство, Красная армия, в будущем рабфаковцы, когда они станут чиновниками советской государственности. Чего бы они хотели? Не берусь ответить со сколько-нибудь большим приближением, но мне ясно, что деловая программа того, что называют правым коммунизмом, почти полностью исчерпала их желания (притом еще не оформленные, а потенциальные) и дала бы достаточный простор хозяйственной деятельности деревни и развитию ее мощи. Задача в том, чтобы советская власть из рабоче-крестьянской стала крестьянско– рабочей. Это все, что нужно для России, для меня и, хочу думать, для Вас. «Правыми коммунистами» эта задача может быть разрешена в полном объеме и со всей полнотой. Конечно, с ортодоксально-коммунистической точки зрения это чистейшее «сменовеховство»; и недаром год назад, после месяца пребывания в России я пришел к выводу, которым делился с Юрием Вениаминовичем, что наша аудитория не левеющие интеллигенты, а правеющие коммунисты. Процесс сближения нас с их правым крылом, несомненно, происходит и передвижка от исходных позиций равно значительна и у них, и у нас. Но было бы опасным самообольщением думать, что создается почва для «соглашения», «коалиции» и других добрых игрушек парламентаризма, которыми до сих пор сквозь слезы тешился Павел Николаевич[Милюков] в Париже и долгое время в мечтах склонен был предаваться Юрий Вениаминович[Ключников]. Надо твердо усвоить себе, что политически «мы» величина исключительно умозрительная, а не реальная… В самом деле, едва ли десяток прежних интеллигентов, оторвавшихся от наличной русской действительности и главное рвение полагающих на грызню в своей среде (Ключников и «Накануне», Лежнев и Потехин и т. д.) – право, немного. Но стать идеологической ячейкой будущего, конечно, соблазнительно, но для этого, прежде всего, надо установить идейную ясность и слитность в своей среде. Именно поэтому я и рад нашей возобновившейся переписке и атакую столь необъятными письмами Вас. И в 1918-ом, и в 1921 г.г. мы были наиболее с Вами идейно близки, и установить теперь такую же близость и взаимопонимание – значит сделать большой шаг вперед на пути к оформлению нового русского интеллигентского сознания. Пишу это без всякой переоценки Вас и себя. У Вас максимум возможностей для того, чтобы быть главным и независимым выразителем этого сознания… у Вас все данные для этого – прямота и честность политических позиций, не заподозренная даже врагами ни справа, ни слева… у Вас ясный и четкий анализ… блестящий публицистический дар. Все данные, кроме одного: – сознания всей глубины происшедшего разрыва между старым и новым в России, между прежним и теперешним человеческим материалом, между той и этой интеллигенцией. А это нужно, прежде всего. И вот, моя задача помочь вам в этом. Поверьте, «сменовеховство» как самостоятельная «фирма» умерло, и имейте (не теперь, а через некоторое время) мужество сказать: если бы РКП раскололась на левых и правых, я пошел бы в ряды правых коммунистов, с полной искренностью тактики и честностью убеждений. Для такого решения нужно мужество, нужно отрешиться от фетишизма слов, при котором у Вас, простите, все еще получается, что: капитализм – «цаца», а коммунизм – «кака», в то время как и тот и другой преходящие и взаимно компромиссные (да, да! Уверен в этом!) формы. Вы правы, что не едете пока в Россию: боюсь, что, приехав, были бы очень разочарованы в ней. Но вина в этом была бы не ее, а исключительно Ваша – нужен совсем иной тонус ожиданий и требований; не надо ждать в новых мехах найти старое вино:

«…прожито, отжито, выпито, выпито…».

И эту работу над собой Вы должны проделать. Вы можете ее проделать! Поэтому я Вас, а не Лежнева считаю своим ближайшим соседом. С ним меня разделяет кое-что идеологически и очень многое тактически. Главное то, что он невольно акцентирует в сторону ушибленных революцией, в руку внутренней эмиграции. Он расшаркивается всячески перед Лениным и Троцким, в кармане кажет кукиш коммунистам и открыто с наибольшей энергией и вкусом ругает «Накануне». Но ведь это старая черта, что с ближайшим соседом ругаются всегда с наибольшим остервенением. Болгары – сербы, русские – поляки и т. д. И, главное, надо бросить тень на соседа, чтобы самому побелей казаться. Нет, такая позиция беленького нарцисса с кукишем в кармане меня не соблазняет; главное, чувствую в ней спекуляцию на чистоте, игру староинтеллигентской традицией, как хорошей надежной биржевой акцией. Наживать политический капитал таким путем не хочу. Между прочим, Лежнев носится с идеей создать настоящий толстый журнал и говорил со мной о совместном ведении его.