Интересные размышления о будущем сторонников «Смены вех» можно почерпнуть из записи от 1 января 1923 г. дневника Н. В. Устрялова:

«Ну, еще год. Что-то даст наступивший?..

Весна нашего «большевизма» кончилась. Большевики нас теперь ругают чуть ли не по-прежнему. Особенно меня. И сам сменовехизм перестал быть единым течением, внутренне расслоился, дал менее, чем обещал. Ключников поссорился с «наканунцами», наканунцы «отмежевались» от меня, ну а я чувствую идеологическую свою отчужденность и от наканунцев, и от Ключникова… Бобрищев-Пушкин, впрочем, полагает, что корень этой разладицы не слишком глубок…

Да, коммунистическая печать подчас готова в нас видеть чуть ли не «новый фронт»… Нелепо, хотя, если хотите, и естественно: нелепо потому, что мы ни в какой степени не посягаем на советскую власть и вполне лояльны в отношении к ней, естественно же потому, что мы – исчадие тех необуржуазных, послереволюционных стихий, которые, спущенные нэпом, душат в лояльных объятиях коммунистическую мечту. После, если эта мечта огрызнется, – а, кажется, она уже огрызается…

От Ключникова – ни строчки с самой Генуи, откуда он прислал маленькую открытку. «Советов не даю, но нужно идти вперед, чтобы не быть в противоречии с настоятельными требованиями истории…»

А в Москве он, по-видимому, успеха все же не имел – именно в силу этого своего неумеренного желания «не быть в противоречии». По крайней мере, судя по отзывам самих коммунистов (переданных мне редактором владивостокского «Красного знамени», недавно сюда приезжавшим), его выступления были «настолько медовы, что становилось приторно». И великолепное добавление: «Вот Бобрищев-Пушкин – тот, по-видимому, искреннее!..» Бедный Юрий Вениаминович[Ключников] – его горе именно в том, что мед его пафоса действительно самый искренний!.. Но, увы, нужно уметь смотреть на себя и со стороны…

Так что же все-таки делать? На днях обсуждали этот вопрос с Яшновым и Диким в связи с выходом третьего выпуска нашей «Русской жизни», производящим определенно «правое» впечатление и способным взбудоражить коммунистическую печать, уже облаявшую второй выпуск (в «Сибирских огнях»). Что же делать? – «Леветь»?..

Не дразнить гусей. Не срывать коммунистического фигового листка с «эволюции» нынешней России. Тут есть резонные основания, отмеченные как-то Бобрищевым-Пушкиным в одном из писем. Но что же писать? Самим украситься фиговым листком? Выйдет ли что?..» [254]

Вскоре, 25 января 1923 г. в письме А. В. Бобрищеву-Пушкину Н. В. Устрялов в надежде пишет: «На днях отсюда уехал в Москву на месяц Е. Е. Яшнов, мой ближайший единомышленник. С интересом ждем его возвращения. Я его просил непременно увидеться там с Ключниковым и Потехиным и договориться с ними. В живой беседе, быть может, удастся устранить кое-какие недоговоренности и взаимные непонимания. Кроме того, быть может, московские впечатления нашего делегата внесут известные коррективы в наш общий здесь пессимизм по отношению к «октябрьской программе». Покуда вести из России этот пессимизм лишь подтверждали. Хотя новая Россия строится и «октябристами», но совсем не по октябрьским планам. Мне кажется, что теперь более, чем когда-либо, нам следует быть осторожным в своих идеологических выступлениях. И вместе с тем приходит пора более конкретного и отчетливого обоснования наших лозунгов, более ясной расшифровки наших схем. Приходится лавировать между этими двумя императивами.

Теперь, думается мне, чтобы не оторваться от России, нам необходимо пристальнее всматриваться в очередные, будничные проблемы, которые ежедневно выдвигает тамошняя жизнь и которые находят столь живое отображение в советской прессе. Стиль наших прошлогодних антиэмигрантских выступлений уже устарел – эмиграция фактически «доканана», мы в этом победили, нужно повертываться лицом к России и уже брать лупу: каково там – во всем, в мелочах? Не знаю, как у Вас в Европе, но здесь, на Дальнем Востоке, это именно так. Наш «правый сменовехизм» свое дело отлично сделал по отношению к врагам справа, чего они в откровенных признаниях сами не отрицают. Но теперь – более важная задача – самоопределиться в России и по отношению к России. Здесь нужно очень много такта и осторожности» [255] .

А через месяц, 23 февраля 1923 г. из Москвы приходит письмо Ю. Н. Потехина Н. В. Устрялову. В нем нет какой-либо идеологической полемики, но оно выделяется особым настроением ожидания свершения сменовеховских надежд в советской Москве, что не могло не оказать воздействия на позицию Н. В. Устрялова: «В Берлин я вернулся 2-го сентября, а 10-го октября выехал обратно в Москву, где и живу с тех пор безвыездно. Думал было ехать за женой в Берлин, но так много работы здесь и так надоела эмигрантская среда всех оттенков, что я решил не ехать. Теперь жена кое-как тоже добралась сюда и я в Москве всерьез и надолго, чему глубоко рад.

Служу в ВСНХ как специалист-экономист, работаю в издательствах, пишу две большие книги и чувствую полное удовлетворение жизнью. Материально устроен не блестяще, но терпимо: имею две комнаты (почти без мебели), хорошо питаюсь, работа по душе. Описывать Москву не буду – жизнь старая, люди новые. Новые все сплошь энергичные, волевые, активные, жадные к знанью; интересное «младое племя». Не видев их вплотную, никак нельзя понять всей глубины и безвозвратности разрыва с прошлым. Видел старых – Чулкова, Фельдштейна, Котляревского, Альтшулера [256] , Петухова – и трудно: нафталином пахнет; хорошие люди, но тени прошлого на них густы и заряд творческий выдохся безвозвратно» [257] .