— Это их тактика, — подтвердил Тихомиров. — Они так, стаей, внешний рейд патрулировали в последние дни.

— Вот что… — Давид Бероевич решительно бросил медную бляху в ящик стола и задвинул его. — Катера можно гонять из одной бухты в другую, но надолго не спрячешь, не подводные лодки… хотя тем тоже причалы нужны… — поморщился полковник с досадой. — Свяжитесь с группой Войткевича, пусть приложат все силы, чтобы найти базу катеров «MAC». Чувствую…

Видимо, чтобы окончательно оформить свои чувства, полковник тщательно размял мундштук «Казбека», закурил.

— Чувствую, 30-ю флотилию немцев мы за день-два не найдём. В конце концов, входы в их доки могут быть и где-то под водой… — полковник неопределенно помахал папиросой. — Как у нас в Балаклаве были…

— В Балаклаве их нет, — тотчас встрепенулся Тихомиров.

Всё-таки его агентура оставалась на Балаклавском судоремонтном заводе.

— Да верю, Михалыч, верю… — отмахнулся начальник разведотдела. — Не подпрыгивай. Я к тому веду, что надо на хвост этим «коммандос»… — зло процедил он, — …наступить. Во-первых, достали эти пиявки — дальше некуда, никогда не знаешь, где и чего от них ожидать. А во-вторых, всю эту болтовню об агентах абвера у нас за пазухой надо приглушить эффектным и эффективным успехом…

— Прямо, как к 7 ноября… — недовольно проворчал командир 2-го разведотряда. — Пятилетку досрочно…

— До ноября у нас времени нет, товарищ майор, — жёстко, сквозь папиросный мундштук, процедил Гурджава и добавил, смягчаясь: — Так Войткевичу и передайте.

1-й партизанский отряд 2-го сектора

— А вот это, пожалуй, то, что мы с вами ищем, Антон Саныч… — хрипловато пробормотал Войткевич, не отрываясь от окуляров своего трофейного «цейса».

Осеннее предвечернее море казалось кованным из тёмного серебра, только горизонт ещё жарко и бело догорал аврально чищеной корабельной латунью. Только Адалары, «Скалы-близнецы», вспарывали монотонную гладь красными спинными плавниками каких-то неведомых чудищ морских. Солнце, садясь за спиной разведчиков, будто напитало их кровью.

Артиллеристский наводчик Каверзев отнял от глаз отечественный полевой бинокль.

— Полагаете, у меня повылазило, Яков Осипович? — недовольно буркнул он. — Нет ни хрена в бухте…

Такое, шутливое, «по батюшке» обращение и «галантерейный» тон общения повелись между ними с тех нор, как представитель флотской разведки старший сержант Каверзев и штрафной лейтенант 7-й бригады морской пехоты вполне закономерно сошлись, ощущая некоторую свою чужеродность в отрядном окружении, что ли.

Им двоим — нет, конечно, не простым бойцам партизанского отряда майора Калугина, — что делить? Дно общего голодного котла скребли их засапожные ложки. Считанными гранатами и патронами делились — а черноморцы всегда пользовались у партизан заслуженным авторитетом. Да и с Калугиным, настоящим боевым офицером, взаимопонимание у них было, как говорится, с полуслова — война, она, как всё тот же общий котёл. Один на всех, со своей горькой кашей.

А вот как сам Калугин никак не мог найти общего языка с представителями крымского обкома, прикомандированными, на его голову, к штабу 2-го сектора «для укрепления и общего политического руководства», так и они…

Хотя, по правде сказать, черноморцы, по прямоте «полосатой души», этого «общего языка» и искать особенно не рвались. Охотнее занимались другим: то диверсионные, то разведывательные вылазки производили, то участвовали в перехвате спасительных «гондол» — скромной, чтобы не сказать скудной, помощи от «Большой земли» продовольствием и боеприпасами. Гранатами, патронами, медикаментами.

Каждая такая «гондола», сброшенная на парашюте, помогала, а то и попросту позволяла отряду жить и сражаться.

Но татары из окрестных сёл мгновенно оценили положительные стороны падающего с неба довольствия, и охота за «гондолами» превратилась у них в эдакое родовое занятие. Выставляли наблюдателей на все точки, откуда просматривались склоны и яйлы — и хорошо знали, сволочи, эти точки. Так что приходилось устраивать настоящую охоту на охотников, весьма прилично ориентирующихся в этой горнолесной местности, а иногда попросту отбивать «гондолы».

Расходуя драгоценные патроны, а то и теряя товарищей…

— Тут, конечно, глубина такая… аукать ох… охрипнешь… — продолжал Антон Каверзев.

Рязанская его блинная «ряшка» заметно осунулась за месяцы партизанской жизни.

— Но я и по берегу вижу, что бухта чистая, к постою боевых кораблей нисколько не приспособленная. Причалы, прошу пардону за выражение, «гулящие», тут только яхтам швартоваться да яликам с барышнями, да и никаких береговых коммуникаций на предмет регулярного снабжения к ним не ведет. Что, немцу от дороги до причалов бочки с бензином по козьим тропам катать прикажете? Опять-таки, прожекторные установки, прошу обратить внимание: сугубо для обслуживания береговой артиллерии. У них причал в мёртвой зоне остается, угол спуска не тот…

— Полноте поучать, Антон Саныч… — с усмешкой поскрёбся в куцей бородке Войткевич.

Эта рыжеватая бородка вкупе с тёплым немецким кепи сделали его совершенно похожим на шотландского шкипера прошлого века.

Впрочем, общим и самым выразительным приобретением в наружности морпехов по ходу партизанского быта стали глубокие тени под глазами и набрякшие складки век — печень устала, но отнюдь не от излишеств: организм жрал самоё себя за неимением подпитки извне. Голод едва ли не с первых дней стал главным врагом крымских партизан, а борьба с ним — едва ли не главной боевой задачей.