Астра переступила с ноги на ногу.

— Жалко будет, — тихо сказала она, — ей и так непросто, корнями держится.

Муж улыбнулся и крепче привлек ее к себе.

— Ваш чел разрешает вам кататься на лыжах? — спросил он.

Астра опустила глаза и не сделала никакого движения.

— Понял, — кивнул он.

— Мне было бы приятно, — с тихим укором проговорила она, — если бы ты изменил тон, говоря об этом человеке.

— Извини, — муж поцеловал ее в щеку. — Извини, но… у меня ощущение, что мы отдаляемся, Астра. Эти занятия… я не хочу потерять жену. Не обижайся, но я намерен подъехать и поговорить с твоим духовником.

— Он не духовник. И говорить с ним не о чем.

— Но ты изменилась, Астра. Молчишь, напрягаешься, закусываешь губы, когда никто не видит. Я-то вижу. Тебе нужна помощь?

— Я справлюсь.

— Я встревожен, Астра. У нас ребенок.

— Все будет хорошо, Кир. Дай мне время. Это нелегко.

— Вижу и не понимаю.

— Обещай мне, Кир, ничего не предпринимать.

— Хорошо, я хотел как лучше. Кстати, отцу пришло письмо из Швеции. Окаста жалуется на жизнь, просит прислать новых книг и толстых журналов. Тошно ему, слишком благополучно. Ты можешь это понять?

— Вполне. Окасту в особенности.

Они замолчали. Снег по-прежнему висел в воздухе легким прозрачным занавесом.

— Ой, — произнесла она, глядя вниз, под самые окна, где росли серые кусты смородины и черемухи, несколько лет назад посаженные самими новоселами; нижние этажи бросали туда крошки хлеба для суетливых пернатых обитателей — синиц, воробьев, голубей. Сейчас там, в крикливой суматохе, разгорелась воробьиная ссора, схватка дерзкого гладкого воробья и взъерошенного, обороняющегося его противника.

— Ух, ты какой драчун! — проговорила Астра, словно бы воробей мог ее услышать.

— Это не драка, — улыбнулся Кир, — это любовь. Та растрепа — воробьиха, а он ее ухажер… — и засмеялся.

Астра улыбнулась.

Взъерошенной воробьихе никак не удавалось увернуться от пылкого поклонника, от хищной стремительности, с которой он то вскакивал ей на спину, то мгновенно взлетал и, кидаясь вновь, прижимал ее, растерзанную, к талому снегу.

— Бедняжка, — вздохнула Астра, — достается ей.

— Мужчина… — самодовольно провел языком по рыжеватым усам ее супруг.

Она качнула головой, на лице ее изобразилась боль, как бывает у добрых женщин при виде чужого страдания. Заметив это, он отстранился.

— Какое сочувствие… Можно подумать, что и тебе, что и ты…

Легко обернувшись, она коснулась языком его губ. Но он не потеплел.

— Я серьезно, Астра. Может быть, я слишком… и ты… тебе не нужно?

— Ничего не слишком. Всегда тебя жду.

— Ведь мы молодые! И ты все хорошеешь, Аструня-душа! — воспрял он и вновь обнял свою жену.

В этот момент воробьихе чудом удалось ускользнуть от своего возлюбленного. Она уцепилась за нижнюю ветку, насилу удерживая падающие крылья, хвост ее расщепился, словно разрозненный веер. Вокруг по веткам, по кустам суетливо запрыгала вся стая. Но назойливый ухажер снова настиг ее, с налету сшиб на снег и вновь принялся пикировать и долбить. Крича разинутым клювом, волоча трепещущие крылья, она побежала по снегу, но тут же кубарем скатилась в глубокую ямку и забилась под камнем упавшим туда воробьем.

— Дорогая, — зашептал Кир, увлекая жену вглубь комнаты, — единственная…

Воскресный день угасал. На западе засветился слоистый закат. Тени пролегли по скверу, он стал рябым и волнистым, и только тень от старой липы стала короче. Никто не резвился, не катался с пригорка, всеобщая истома выходного дня охватили людей и животных. Среди бела дня опустели улицы, затихло в квартирах, не видно, не слышно стало даже собак. Час, полчаса и затишье сменится вечерним оживлением.

Астра вновь смотрела в окно.

Тишайшая прозрачность стояла в душе. Среди тревог последних недель такие состояния приходили, словно островки для передышки. Из них, из глубины сокровений, все было событием: изгиб серой ветки, пролет птицы. Вот куда надо отступать — в себя, туда, где обитает она сама. При тихом снеге, в душевной тишине. Пора, пора приниматься за большую работу, именно большую. Согласившись на малое, малое и имеешь. Пора отдавать. Сейчас, когда открылось новое.

Ей нравился вид с балкона. Конечно, с десятого было бы еще краше, но велосипе-ед! — она улыбнулась. Нет, второй этаж лучше. Деревья и птицы заглядывают в окно, близка земная жизнь с детишками, пешеходами, и, к сожалению, машинами. Она обвела взглядом белый сквер, окруженный редким хороводом жилых домов-башен. Окна их то светились вечерними огоньками, то отражали небо, то, как сейчас, горели ранним закатом. Лыжня была тоже безлюдна, лишь один-единственный лыжник в красном свитере мерно бежал круг за кругом, и по измороси на его спине, по усердию, с каким он, хлопая задниками, проносился под окнами, было видно, что само катание ему давно не в радость, а в урок, в принуждение, для каких-то своих прозаических целей.