— Немедленно разыщите негативы, иначе вы ответите головой, — резко заявил Виктор.

Логинов сжался, по лицу его пошли красные пятна. Он молча, боком подошел к ящику и начал в нем рыться.

Фон Бринкен уселся в единственное кресло и протянул ноги. Он наблюдал, как Виктор вместе с фотографом просматривал негативы. Не находя того, что нужно, Виктор сердито бросал проверенный негатив в угол. Тонкий и печальный звук разбитого стекла доставлял ему, по-видимому, какое-то удовольствие.

Знакомые лица мелькали перед его глазами, прежде чем превратиться в осколки. Вот он сам… Наташа… Катерина с Верочкой и Юриком. Лицо матери кто-то поцарапал ногтем.

Наконец Цветаева была найдена.

— Приготовьте к утру двести пятьдесят хороших отпечатков, — высокомерно распорядился Виктор. — Бумагу получите в комендатуре.

Он вышел вместе с фон Бринкеном, но в дверях обернулся и успел поймать ненавидящий взгляд, которым провожал его Иван Константинович Логинов.

Садясь в машину, Виктор по-мальчишески присвистнул. Казалось, он был очень доволен успешными поисками.

Фон Бринкен тоже сиял. Ему мерещились повышения и награда за поимку важной преступницы.

На другой день фотографии Цветаевой были розданы полиции и сотрудникам гестапо. На стенах домов появилось отпечатанное крупным типографским шрифтом объявление о наградах за поимку командира партизанского отряда. К каждому объявлению был приклеен большой портрет Елены Цветаевой.

Поздней осенью 1941 года фашисты повели наступление на Москву. Им удалось прорваться на подступы к столице. Кровавые отблески боя уже скользили по московскому небу.

Даже днем, сквозь густую сетку дождя, в город рвались самолеты со свастикой. Они летели на большой высоте, недоступной для глаза. Зловещий вой моторов «мессершмиттов» и «хейнкелей» звучал эхом близких сражений.

Б подмосковных лесах появились непроходимые завалы. Казалось, ураган небывалой силы свалил огромные деревья. На окраинах города вырастали баррикады, надолбы, подступы к Москве со всех сторон перерезали глубокие рвы. Все это было сделано руками москвичей, нередко работавших под обстрелом с воздуха.

В городе объявили военное положение. Женщинам с детьми, старикам и больным было предложено эвакуироваться в тыл. Их снабжали продуктами и деньгами, предоставляли им машины или места в поездах. Но легко сказать: уехать из родной Москвы, да еще когда она в такой опасности. Каждый булыжник на мостовой становился таким дорогим, словно в нем оставил кусочек сердца.

И москвичи под разными предлогами откладывали отъезд.

Фронт все приближался. Воздушные бандиты иногда прорывались в небо над городом и сбрасывали свой смертоносный груз на жилые дома. Медлить было нельзя. Началась срочная эвакуация всех, кто должен был выехать в тыл. Но шоссе, под холодным осенним дождем, вереницей медленно двигались машины с людьми и домашними вещами.

На лицах уезжающих застыло тоскливое выражение. Дети внезапно повзрослели. Серьезно и печально смотрели они на все, что происходило вокруг них.

Николай Николаевич вместе с Андреем Родченко и подполковником Соколовым ехали из расположения авиадивизии дальнего действия. Гарнизон дивизии давно стал для них вторым домом. Навстречу им катился бурный поток людей и машин.

— Не опоздать бы на совещание, — забеспокоился Киреев, оборачиваясь лицом к своим спутникам. Он сидел рядом с шофером. — Сколько людей сразу уезжает из Москвы, туда и не пробьешься.

— Здесь, товарищ полковник, неувязка получилась, — откликнулся шофер. — К тем, кто по порядку эвакуируется, паникеры добавились, — вот вам и пробка!

— Был я вчера в Москве, — оживленно продолжал он, — заехал домой. У мамаши сидит соседка. Глаза у нее вытаращены, вот-вот выскочат, губы трясутся. Увидела меня и руками замахала. «Прячьтесь, говорит, скорее прячьтесь! Фашисты уже в Нижних Котлах! Сейчас здесь будут!» Я ее спрашиваю: «Откуда у вас, гражданочка, такие сведения? И как вам не совестно такую чушь молоть?» А она мне в ответ: «Никакой чуши! Приходил военный, высокий такой, и предупредил жильцов, — спасайтесь, пока не поздно. Правительство на самолетах улетело, в Москве один простой народ остался. Под всеми улицами мины подложены. Как немец войдет, все в воздух взлетим!» И задал же я ей жару! Если бы не мамаша, еще не то бы было, сдержался я маленько.