У Зимина выступили на глазах слезы. Дрогнувшим голосом он сказал:

— Иди скорее домой, Нина. И возвращайся, сегодня вечером здесь будут офицеры.

Нина поспешно ушла. Жила она далеко, на окраине города в деревянном домике. Снимала небольшую комнату. Квартиру ее родителей, эвакуировавшихся вместе с заводом, заняли гитлеровцы.

Нина быстро сжилась со своими новыми соседями. Поила чаем полуслепую старуху Дементьевну, не захотевшую покидать свой угол.

— Здесь родилась, здесь выросла, здесь и умру, — говорила Дементьевна.

Иногда Нина грела чайник и для жившего за стеной рабочего завода Петра Волкова и его родственника Григория Колоскова — по профессии стекольщика. Колосков приехал незадолго до оккупации с юга Украины в поисках выгодных заработков. Он не ошибся: в городе оказалось много окон, забитых фанерой. Работы хоть отбавляй, некогда даже побриться. Так и ходил стекольщик, весь заросший щетиной, с густыми, опущенными вниз усами. В этом сутулом, небрежно одетом человеке невозможно было узнать по-военному подтянутого парторга ЦК на авиамоторном заводе Алексея Кирилловича Доронина. И все же Колосков — Доронин ни разу не поддался соблазну пойти в центр города, посмотреть своими глазами, что творят там оккупанты. Вставлял стекла только в домах на окраине или в близлежащих деревнях..

Случалось, к Петру Волкову заезжал «племянник» из деревни погреться, попить чайку. Это был Леня Мохов — связной партизанского отряда.

В редкие минуты, когда голова Алексея Кирилловича была свободна от решений многих бесконечно возникающих вопросов, — ведь от этих решений зависело много жизней, — он тепло думал о своих юных помощниках Нине и Лене, гордился ими.

«И мои девочки такими же вырастут, Надя воспитает их», — думал он.

Жена его была сейчас далеко, в эвакуации. Если бы не малютки-дочери, он уверен, она осталась бы с ним в подполье.

Нина нашла Доронина дома. Он молча выслушал ее сообщение.

Перед вечером, когда девушка, как обычно, уходила на работу в школу танцев, он вручил ей крохотный, сложенный вчетверо кусочек писчей бумаги:

— Смотри, будь осторожна.

— Все? — спросила Нина.

— Пока все. Передашь обязательно сегодня. Очень срочно… Завтра дам для Леонида еще план цехов. Вернешься, сразу зайди ко мне.

На другой день рано утром на площади вместо казненной гестаповцами Леночки висел труп известного своей жестокостью полицая. На перевернутом плакате горели выведенные красной краской слова:

«Такой конец ждет всех продажных собак и их хозяев!»

Начались аресты, допросы, пытки. Виновников все же не нашли.

Полковник Роттермель помрачнел. Безнаказанная смелость партизан пугала его. От его прежнего самодовольства не осталось и следа. Однако у своих офицеров комендант старался поддерживать дух «безусловных завоевателей».

Оставаясь наедине с самим собой, он озабоченно изучал разные секретные донесения. Больше всего беспокойства доставлял Роттермелю авиамоторный завод. На заводской территории совсем не чувствовался тот «германский порядок», которым так любили хвастаться гитлеровцы. Из захваченных фашистами стран доставлялись сюда новые станки. Но они удивительно быстро теряли не только свой внешний блеск, а нередко и вовсе выходили из строя. Объяснялось это просто. Обычно удавалось обнаружить гайку, большой гвоздь в ходовой части механизмов или солидную порцию песка на гранях зубчатых передач… Кто-то, смелый и ловкий, ломал, корежил, портил оборудование. Не удивительно, что на заводском дворе продолжали неподвижно лежать исковерканные двигатели «юнкерсов» и «меесершмиттов», ожидающие «излечения» в цехах. Далеко не каждый день удавалось завести на испытательном стенде отремонтированный с грехом пополам мотор.

Плохо работал завод, очень плохо, хотя по всем данным должен был стать первоклассным предприятием. Директор завода господин Маусе был прислан сюда из Берлина и славился как прекрасный специалист.

— Найдите и уничтожьте виновников аварий, — говорил директор уполномоченному гестапо на заводе, — тогда я не только верну нашей великой Германии отремонтированные моторы, но и начну выпускать новые.

Уполномоченный гестапо и так сбился с ног. Везде были развешаны приказы о смертной казни за саботаж и диверсию. Тем, кто укажет вредителей, обещали крупные награды.

Комендант города и руководители гестапо ломали головы: что предпринять? С корнем бы вырвать вредительское гнездо, арестовать подряд всех заводских рабочих и поставить их к стенке. Но кто тогда будет работать хотя бы, как сейчас, с «грехом пополам». Кто станет ремонтировать подбитые моторы, в большом количестве поступающие с Восточного фронта. И без того рабочих не хватало, большинство успело эвакуироваться за Урал. Молодежь давно ушла в армию. Оставшиеся в городе токари, слесари, фрезеровщики, литейщики отказывались работать на «великую Германию». Добровольно явились в отдел найма несколько человек, очевидно, соблазненных обещанием высоких заработков. Их всех независимо от квалификации назначили десятниками и поручили им присматривать за остальными рабочими, попавшими на завод в принудительном порядке.

От присланных военнопленных толку было мало — среди них не оказалось рабочих нужных квалификаций. А может быть, и были, но не хотели в этом признаваться. А пойди докажи!

Ясно, что при создавшейся обстановке каждый работающий на заводе человек был на вес золота. Что же предпринять? Ограничились арестом нескольких наиболее подозрительных рабочих. Но это ничего не дало — станки по-прежнему выходили из строя.

Инженера Глинского, совсем неожиданно для него, вызвали в гестапо и потребовали указать имена тех, кого лично он может заподозрить в попытке бороться с победителями. Но Глинский отговорился тем, что никогда с рабочими близок не был и ему даже трудно предположить, кто из них способен на подобные действия.