— Денег много ушло, Нил Васильевич! — Зимин слабо воткнул топор в осиновую кору, он попытался было работать, но слабые ноги не держали его. От расстройства, конечно, не держали ноги.

— Так что, и бани не срубить мне?

— Мало лесу-то. Еще, поди, тракторную тележку надо везти. А так почто, поди, не срубишь, погорбатишься и срубишь. Только шибко горбатиться надо. И торопишься ты, удила рвешь. Зачем торопишься-то? Вон полковник Толоконников, тот мужик основательный, ладом робит. И правильно, потому что над ним не капает. И над тобой не капает. Хочешь париться, мою вон баню топи, да и наяривай, сколь влезет. К осени бы лес повалил и вывез, когда на селе горячка кончится. Оно спокойно и по порядку.

— Надо мне торопиться, Нил Васильевич, — ответил учитель невеселым голосом. — Обещал я…

— Кто торопится, Паша, тот и тише едет. Закон.

К ним шел развалистой боярской поступью Григорий Сотников, губы его масляно блестели, и над брюками благополучно нависал тугой животик. Казалось, под майкой Сотникова озорства ради спрятан футбольный мяч.

— Привет, соседи!

Дед Паклин Григорию ничего не ответил, учитель же низко и печально поклонился.

— Я тут одного мужичка спрашивал, как на Сахалине со строительным материалом. Как на юге: все есть. В Рязани тоже вроде неплохо, по первому требованию домой привозят. — Григорий Сотников попинал лес, оглядел его я дипломатично смолчал.

— Омманули человека! — сказал дед Паклин и закашлялся. Кашлял он долго, визгливо, и спина его, согнутая кочкой, подпрыгивала быстро и высоко.

Сотников посмотрел на деда сверху вниз с превосходством и воздел брови:

— Курить бросил бы. Курить — здоровью вредить.

— Пятьдесят лет курю, — невнятно ответил дед. — И похоронят с папиросой. К чему уж бросать-то?

— Черта есть? — осведомился Сотников у Павла Ивановича. — Без черты ничего не получится.

— Есть. Вы же, Григорий, по-моему, смотрели ее.

— Ах, да! Смотрел. Ничего черта…

У Павла Ивановича было уже три черты. Правда, он до сих пор не имел ни малейшего представления, как ими пользоваться, но зато с этой стороны он подстраховался крепко.

— Лес, я говорю, хреновый, Гриша.

Сотников еще раз обошел штабель осиновых лесин, сваленных у забора, и раздумчиво почесал редеющий затылок:

— Не того лес, да. Хлыстами надо было брать, правда?

— Хлыстами оно лучше, конечно, но все одно хреновый лес. Умаешься ты с ним, Паша, ничего у тебя не сладится, пожалуй что.

— Евлампий обещал помочь…

— Евлампий твой не дурак, он же видел, что привез, и пуп рвать не станет.

— Один попробую.

— Попробуй. — Дед нагнулся, взял чашку с карасиками, подволок ее поближе, чтобы не опрокинул кто по невнимательности, и утер ладошкой замокревший от кашля рот. — Я же тебе советовал: навари браги, пригласи ребят и сгоношат они тебе здание любых, значить, размеров. И высоты любой. Айда-ко со мной, покажу кое-что. — Дед не просил, он отдавал приказ, и Павел Иванович опять воткнул топор в комель лесины. Они пошли строем, в затылок друг другу: впереди Нил-Васильевич, за ним учитель Зимин и на некотором отдалении, не выдержав дистанции, Григорий Сотников, не приглашенный официально, но полный любопытства.

Дед Паклин имел обширную усадьбу, большой и ветхий уже дом со множеством разнокалиберных пристроек — сараев, сараюшек и навесов. От калитки к дому вел тротуарчик в две доски, поперек тротуарчика лежали три свиньи, которых дед Паклин поднимал пинками, потом дорогу перегородил козел с дьявольскими глазами и спутанной бородой. Козла дед взял за рога и столкнул с тротуара. Доски под ногами гнулись и качались. Дед крикнул в открытые двери сеней, видимо, старухе, что сосед пришел к нему за скобами, и сам, обернувшись, подмигнул Павлу Ивановичу: дескать, я вру, а ты не подводи меня.

— Каких скоб надоть тебе, Паша! — громко, на всю улицу заорал Нил Васильевич.

Зимин догадался, что старуха Паклина глуховата, и заблажил еще пуще:

— Любых, сосед, какие у вас найдутся!

— Айда, они у меня в одном месте припрятаны.

Возле погреба за сараюшками у деда был покатый ларь с громадным замком в форме калача, замок они отперли винтовым ключом и откинули крышку; в углу ларя, закиданный сверху соломой, стоял закопченный агрегат, состоящий из нескольких чугунов и сковородок. Назначение агрегата Павел Иванович при самом искреннем желании понять не смог, зато Григорий Сотников, нагнувшись, пошевелил губами и брезгливо посопел.

— Чего сопишь, Гришка! — взвился почему-то Нил Васильевич. — Ты почему сопишь? Литра в день производит, и не первач — слеза вдовья.

— Ты свои горшки, папаша, спокойно на металлолом сдай. Дерьмо твой аппарат. Хочешь настоящий посмотреть? Айда ко мне.

Они опять потопали гуськом, только теперь Гриша Сотников державно вышагивал впереди, учитель трусил в середке, дед же, оскорбленный в лучших своих чувствах, держался сзади. Свиньи с тротуарчика сползали сами, козлу Сотников дал пинка с такой силой и так ловко, что тот пробороздил рогами две канавки и, заблеяв надтреснуто, исчез в кустах малины.