Шрифт:
— А Витя? — беззвучно спросила мать и почувствовала, как проваливается во что-то темное, невесомо-мягкое…
Сначала она ощутила неприятный резкий запах. Поняла — нашатырь. Потом неслышно сказала, словно ставила диагноз не самой себе, а кому-то постороннему: обычный обморок, ничего страшного. Мать прислушалась: кругом было очень тихо, так тихо, будто весь мир кончился. Подумала: «Надо открыть глаза». И испугалась.
Ей почудилось, будто она видит голубой телевизионный экран. По экрану бежали быстрые четкие буковки. Буковки складывались в слова. Мать сделала над собой усилие и стала следить за экраном: «НО…В…КАКОЙ-ТО…ЧАС…ЧЕЛОВЕК…» Что будет дальше, она уже знала.
Мать осторожно приоткрыла глаза. Около кровати на узенькой трехногой табуретке сидел Витя. У него было усталое, как после трудного полета, лицо. У него были затравленные, как после большой пьянки, глаза. Он упирался ладонями в колени и напряженно, окаменело, терпеливо ждал.
— Витя, — едва слышно сказала мать, — пожалуйста, не беспокойся, я сейчас встану.
— Тихо, мама, тихо. Тебе нельзя разговаривать, — и погладил ее руку своей большой, тяжелой рукой.
Мать лежала совсем тихо. Непостижимо сложным путем в мозгу ее соединялись обрывки мыслей, всплывали перехваченные на лету слова из того слышанного и неслышанного разговора Виктора с экипажем. Там, где матери недоставало сведений, на помощь приходили догадка, чутье. Она снова открыла глаза и не слабым, а своим обычным голосом спросила:
— Что с Угловым, Витя?
Хабаров посмотрел в лицо матери и понял: врать нельзя.
— Нет Углова. Нет больше Углова, мама.
Видно, она ждала именно такого ответа, потому что сразу же спросила:
— А почему экипаж?..
— Единственное, что он сделал по-человечески, — катапультировал ребят…
— Не надо так, Витя.
— Надо. Обязательно надо. Так.
— Где все? — спросила мать.
— Сидят на кухне и жрут сосиски, голубчики…
— Сейчас я встану, Витя. Они же голодные. Их надо как следует покормить, — она говорила о привычном, очень для нее важном, говорила быстро и уверенно.
— Пороть их надо, а ты говоришь — кормить. Придумали: приперлись, перепугали… — и помолчав: — Продали, паразиты, доказывать полезли — все хорошо! Ведь предупреждал, за их шкуры беспокоился. Так не поверили. Попробовать захотели. — Горькая морщина перечеркнула лоб, и мелко-мелко подрагивали губы. — Эх, люди…
— Не надо так, Витя…
— Надо. Добреньких дураков по головам бьют. И все стараются чем потяжелее ударить…
Глава четвертая
На бледном бланке с безымянными очертаниями материков, выцветшими пятнами морей, заливов, больших озер, тоненькими ветками рек и строгим оттиском координатной сетки легли четкие черные кривые. Местами они сближаются, сходятся, напоминая рисунок годовых колец на срезе дерева, местами разбегаются и исчезают за обрезом листа. Острым пером нанесены на бланк сотни значков и цифр — легких, летящих, то воскрешающих в памяти математические символы, то кажущихся заимствованными из радиосхем, то трогательно-наивными, как снежинка, нарисованная не окрепшей еще детской рукой.
Это тоже небо. Точнее — изображение неба, спроектированное на карту рукой метеоролога. Можно, конечно, подтрунивать над ошибками синоптиков, и все-таки не стоит уходить в полет, предварительно не заглянув в синоптическую карту, не попытавшись оценить обстановку, не окинув единым взглядом поле боя.
Небо — всегда арена схваток: холодные течения теснят теплые, наступают фронты, коварно растекаются окклюзии, идут на прорыв циклоны и держат оборону антициклоны, и, распушив «лисьи хвосты», ползут облака-разведчики, и где-то, еще невидимые и неслышные тут, гремят настоящие грозы…
Они собрались на запасном аэродроме: молодой инженер, автор стартовой установки, получивший с легкой руки Главного маршала неофициальное прозвище «Бочка», десяток сотрудников специального конструкторского бюро, Виктор Михайлович Хабаров, начальник летной части Федор Павлович Кравцов, представитель министерства Илья Григорьевич Аснер и еще несколько человек — неофициальные полпреды заинтересованных организаций.
Была назначена последняя проба.
Метрах в трехстах от края взлетно-посадочной полосы поставили стартовую машину. На ажурных направляющих покоился списанный, отслуживший свой век самолет-истребитель. Под фюзеляжем самолета висела здоровенная бочка — ракетный пороховой двигатель. От стартовой установки к командному пункту толстым разноцветным жгутом протянулись провода.
Заканчивались последние приготовления к взлету.
К Хабарову подошел Аснер, поздоровался и спросил:
— Так как дела, Виктор Михайлович?
— А вот сейчас увидим, Илья Григорьевич.
— Увидеть-то мы увидим, но не все. Меня прежде всего ваша подготовка интересует, а не сам аттракцион.
— Доработки выполнены. Крепление ускорителя переделано полностью, по-моему, удачно. Защелка рычага управления основного двигателя усилена дополнительной пружиной, фиксаторы ручки управления поставлены… Словом, все, что можно было предусмотреть, предусмотрено. А дальше… Дальше, сами знаете: ринг покажет.