На земле лежали рельсы. По рельсам каталась тележка. К тележке было прикреплено пилотское кресло.

Изменяя величину порохового заряда в специальном патроне, тележке можно было сообщать большие или меньшие перегрузки.

Пришел врач, наблюдавший за отладкой тренажера. Спросил:

— Ну как? Нравится коляска?

— Ничего. Симпатичный катафалк, — сказал летчик.

— Ты это брось — катафалк! Вот сделаем пробы, убедишься, что все в порядке, так тебе не то что бочка, а сам черт не брат будет.

— Я готов, — сказал летчик.

Врач повел его в кабинет. Измерил кровяное давление. Выслушал. Записал показания в журнале. И они снова вернулись к тренажеру.

Хабаров уселся в кресло, туго затянулся привязными самолетными ремнями, уперся ступнями в педали. Левую руку положил на упор, специально по его настоянию приваренный к переднему обрезу кабины. Правой рукой Виктор Михайлович обхватил ручку управления.

— Удобно? — спросил врач.

— Вроде нормально, — сказал Виктор Михайлович.

— Заложен патрон на перегрузку шесть, — сказал врач.

— Хорошо.

— Готов?

— Готов.

Врач приказал включить приборы, велел всем отойти на рабочие места. Выждал. Оглянулся вокруг и скомандовал:

— Приготовиться! — и сразу же: — Давай!

Хабаров нажал на пусковую кнопку. Почувствовал, как его резко толкнуло в спину и понесло вперед…

Пробежав положенное число метров и потеряв скорость на специальном тормозном устройстве, тележка остановилась. Виктор Михайлович расстегнул ремни и стал выбираться из кабины. Подошел врач:

— Ну как?

— Ты знаешь, я ожидал большего. Ничего особенного… — и очень буднично, по-деловому сказал: — Надо бы, доктор, замедлитель поставить…

— Замедлитель чего? — не понял врач.

— Сейчас взрыватель соединен напрямую: я нажимаю на кнопку, он срабатывает. Так? А надо: я нажал, он молчит. Проходит сто секунд, и вот тогда — трах! Как на настоящей бочке. Имитировать так имитировать. В конце концов ведь не перегрузка самое неприятное, а ожидание, тем более сто секунд! Это будь здоров как много…

— Пожалуй, ты прав, — сказал врач. — Сегодня же скомандую спецам, пусть сделают.

Виктор Михайлович поговорил еще с техниками, обслуживавшими тренажер, и, не дожидаясь, покуда обработают пленку (весь эксперимент фиксировался самописцами и кинокамерой), пошел в летную комнату.

Хабаров еще не успел переодеться, когда дежурный вахтер вызвал его в коридор. В Центре существовало неписаное правило: в комнату летного состава допускались только свои. А в коридоре Виктора Михайловича ждал посторонний.

— Слушаю вас, — сказал Хабаров, вглядываясь в молодого старшего лейтенанта. Парень выглядел лихо — франтовато сшитая форма, сияющие пуговки, свежие, без единой помятины… погоны, новые знаки различия.

— Я с восемьдесят четвертой, — сказал старший лейтенант, — моя фамилия Блыш. Пришел лично спасибо сказать и все такое…

Виктор Михайлович протянул руку летчику:

— Хабаров. Пожалуйста. Да, а почему вы все-таки не открыли фонарь?

— На этой заразе как откроешь, так все с улицы в морду тянет…

— Ясно! Опасались, значит, парад нарушить? — и летчик сделал неопределенное движение рукой, как бы оглаживая новенький мундир.

Старший лейтенант смутился.

— Понимаете, я эту гробину перегонял к вам из Рощинки — ее тут переделывать на какой-то стенд будут — ну и подумал: «Хоть оторвусь в культурном центре», вот и махнул в таком виде. Чехол под задницу, сам в параде. Лететь-то всего двадцать минут.

— Как же тебя без парашюта выпустили? — удивился Хабаров.

— А никто не заметил. Я пока рулил, сиденье пониже опустил. Плечи за бортами и лямок не видать.

— Силен орел. Блыш?

— Так точно, старший лейтенант Блыш Антон Андреевич. А вы?

— Что я?

— Ну, Гайка — это, так сказать, псевдоним, Хабаров — фамилия, а остальное?

— Виктор Михайлович.

— Вольнонаемный, что ли?

— Почему? Прикомандированный. Полковник. Блыш смутился.

— Если я что не так сказал, прошу прощения, товарищ полковник. Не знал. И вы учтите — главное, поблагодарить вас хотел. Извините, пожалуйста.

— Слушай, Антон Андреевич, мне тебя извинять не за что, а вот она может в другой раз и не простить. Она накажет.