— Вы лучше пока напишите эту любовную сцену, — посоветовала Марджи. — Отвлекитесь от бейсбола. Тянуть время — значит все загубить.

— Можно спросить совета: а как пишут любовные сцены? — Я все пробовала языком несуществующий десерт.

Марджи повернулась ко мне. Я почувствовала — она внутренне собралась, будто мы только сейчас заговорили о том, ради чего встретились.

— Напишите сцену, в которой женщина впервые осознает, что у них с мужчиной возникло взаимопонимание; в которой она открывает, что небезразлична ему. Женщины — а такое читают только женщины — очень любят взаимопонимание.

Я вздохнула.

— Все у вас получится, Барб. — Марджи махнула официанту, прося счет. — И не нужно для этого никакого особого ума, зря вы так думаете. — Она вытащила из сумки большой конверт и подвинула ко мне через стол. — Вот здесь обложки к одной из новых пенсионерских серий. Рассмотрите, может, они вас вдохновят. По ним ясно, на каких читателей это рассчитано. — Она расписалась на счете. — Ничего сложного, следуйте правилам и пишите посексуальнее.

Следовать правилам, подумала я, ладно.

Горло, ободранное фризе, горело, по-прежнему хотелось сладкого, так что я заехала в мороженицу «Наша вера», чтобы утешится шариком кофейного пломбира.

В основе «Нашей веры» лежало почитание молочных продуктов, включавшее в себя преклонение перед крупными млекопитающими. По их заповедям, строго запрещалось доить коров с помощью какой бы то ни было техники. Не то чтобы они были совсем амишами, но не были и ничем другим.

Была у них как минимум одна позорная тайна, вернее, я знала только одну, а именно: мороженое они закупали в «Старом молочнике», но подавали как самодельное, приготовленное из молока их собственных «пасущихся на травке коров», — можно подумать, что бывают другие коровы. Мистер Дейч-младший с гордостью открыл мне эту тайну. Он не считал их поведение надувательством, скорее, хитроумным маркетинговым ходом.

Высокие своды «Нашей веры» были мягко подсвечены — создавалась необходимая обстановка для мирного поглощения мороженого. Кто-то всю душу вложил в реставрацию этого здания, бывшего железнодорожного вокзала. Сохранился потолок из рифленой жести, весь в квадратах. Медленно вращались лопасти вентилятора, возгоняя теплый воздух к потолку, не давая уснуть нескольким медлительным зимним мухам. Над столами висели на длинных медных цепях лампы. Стены из светло-серого мрамора и пол были неуместно красивыми. Билетную кассу превратили в стойку, где продавали молочные коктейли, мороженое в стаканчиках и вафельных рожках. Во всем этом городе только в «Нашей вере» подавали настоящие сливки, они стояли в кувшинчиках на столах.

Как символично, что железнодорожный вокзал Онкведо превратился в кафе-мороженое. Отсюда, из Онкведо, никто никуда не едет. Мы не лежим на торговом пути. Онкведонцы сидят на месте и потребляют. У нас здесь конец пути.

Я оказалась единственной посетительницей и села за угловой столик, откуда видно было улицу и стоянку. Какой-то мужчина прибивал что-то к стене над доской, где перечислялись сорта мороженого.

На подавальщице было платье из коричневой мешковины, а может, из конопли, а на бирке значилось имя: Пенитенс. Положив мне мороженого, она вернулась к своему занятию — полировала металлические креманки и составляла их в аккуратные стопки по шесть штук.

Если вылить на мороженое медленную струю сливок, получится тонкая лакомая корочка. Это открытие сделал Сэм. Он — единственный известный мне человек, который разобрался, что происходит, если полить мороженое сливками. Я практиковалась за угловым столиком «Нашей веры» — медленно выливала сливки на кофейное мороженое, потом разбивала корочку кончиком ложки. Внутри мороженое было мягким, подтаявшим, а затвердевшие сливки приобрели легкий шоколадный привкус, но без сладости, которая помешала бы насладиться совершенством текстуры.

Я вскрыла Марджин конверт, из него вывалилась целая пачка блестящих мягких обложек. На них седовласые пожилые модели гуляли, держась за руки, по взморью или ехали в открытых кабриолетах, закинув головы назад, улыбаясь, а на заднем сиденье маячила корзинка для пикника.

Я подумала: а прочла ли Пенитенс хоть одну такую книгу? Ничего такого не имея в виду, я вообразила себе, как сползает с нее платье. Под ним — целомудренное белье, предписанное верой, вообразить себе его в точности я не могла: никакого эластика, парочка пуговиц, подвязка. Ложка за ложкой отправляя в рот мороженое, я разложила обложки в порядке предпочтения, предпочтения Пенитенс, то есть всю фривольность долой. Подумала, подходит ли она по возрасту в читательницы таких книг. Может, она еще и не стара, но одета как богомолка, спешащая на встречу со старостью.

Ухаживать за Пенитенс должен человек серьезный, порядочный. Человек, которому по душе простые культуры, упорядоченное существование. Какой именно? Работяга, мастер своего дела, чтобы за ним — как за каменной стеной, а еще он должен пробудить в ней огонь желания. Возможно, университетский преподаватель (во мне университетские преподаватели никогда не пробуждали огня желания, но я своими глазами видела, как многие мои однокурсницы отдают свою невинность человеку за кафедрой). Пусть у него будут серебристо-седые волосы.