Шрифт:
Онуфрий.Он сейчас, Гриша, сейчас! Послушай, Коля, если ты не извинишься сейчас перед моим другом, перед Григорием Ивановичем, то ты свинья и больше ничего, и я тебе не товарищ. Понял?
Глуховцев.Чего ему надо?
Онуфрий.Надо, чтобы ты извинился. Ты пьян и обидел его.
Глуховцев.Ну и пьян. Ну и обидел. Ну и извиняюсь. Как вы мне все надоели!
Онуфрий.Гриша, он извинился. Ты слышал?
Григорий Иванович.Слышал. Да ну его и вправду к черту! Мальчишка! Сопляк! Выпил две рюмки и насосался. Ведь если бы не ты, Онуша, я б его застрелил, как собаку, и вот все.
Онуфрий.Эх, Гриша, все мы люди, все мы человеки, да и собаку-то убивать надо подумавши. Поверь мне, оба вы, и ты и он, прекрасные люди; а просто так: роковая судьба и жестокое сцепление обстоятельств. (Тихо.)Ты знаешь, ведь он эту девчонку любит.
Григорий Иванович.Вот дурак! Отчего ж он раньше мне об этом не сказал? Очень мне нужна его Оленька. Разве я за этим приехал? Только ты один понимаешь меня, Онуфрий… Поцелуй меня, Онуша!
Онуфрий.С удовольствием, Гриша. Ты, ей-богу, лучше, чем ты сам об этом думаешь. Колька, иди коньяк пить!
Глуховцев.Где?
Онуфрий.Где? Вот, перед носом. Совсем ты, брат, разлимонился.
Григорий Иванович.Послушайте, коллега, я, ей-богу, не знал.
Онуфрий.Слышишь, Колька? Поди поцелуй его.
Григорий Иванович.Что ж, если от чистого сердца, я готов.
Онуфрий.Еще бы не от чистого! Ах, дети мои! До чего я люблю тишину, спокойствие и порядок. В небесах благоволение и на земле коньяк с сахаром и с лимоном.
Григорий Иванович.Ты поэт, Онуша! Ты, наверно, стихи пишешь. Прочти-ка, брат, что-нибудь такое, а?
Глуховцев (подходя).Где коньяк?
Онуфрий.Не дам, пока не поцелуешь. Что тебе, губ жалко, что ли?
Глуховцев.Ну ладно! Ты на меня не сердись, товарищ. Мне, ей-богу, нехорошо. Давай поцелуемся.
Григорий Иванович.И ты на меня не сердись.
Целуются.
Онуфрий.Так, так! Действуй, ребята! И до чего приятно выпить теперь коньячку, — так это в романах только бывает. Ну, роман что? Роман беллетристика, а это, Гриша, — святая действительность. Кувырнем.
В двери показывается, прислушиваясь, Ольга Николаевна; Онуфрий машет ей рукой, она скрывается.
К черту! Завтра же беру чемодан и переезжаю в тихое семейство… Вот они, объявления-то, выбирай только. (Тащит из кармана кучу вырезок.)Не знаю, Гриша, на чем только остановиться. Есть тут один учитель с немецким языком… Как ты думаешь, с немецким языком тише будет или нет? Я думаю, что тише. Язык серьезный, ученый…
Григорий Иванович.Так я тебя и отпустил! Мы завтра как умоемся, так сейчас соборы пойдем смотреть… Ты мне будешь показывать.
Онуфрий.Что ж! Можно и соборы.
Григорий Иванович.Нет, черт возьми! Я безумно счастлив! Милые вы мои, давайте говорить о боге.
Онуфрий.Лучше споем, Гриша.
Григорий Иванович.Можно и это! (Запевает, дирижируя руками.)
Быстры, как волны…Глуховцев кладет голову на стол и горько плачет.
Григорий Иванович (размахивая руками над его головой).Все дни нашей жизни…
Глуховцев (с тоскою).Господи, и петь-то как следует не умеешь!
Онуфрий (подхватывает).
Что день, то короче к могиле наш путь…В двери показывается Ольга Николаевна. Бледная, вся вытянувшись вперед, с широко раскрытыми глазами, она смотрит на плачущего Глуховцева.
Григорий Иванович и Онуфрий (вдвоем).
Налей же, товарищ, заздравную чару, Бог знает, что с нами случится впереди. Посуди, посуди, что нам будет впереди.Ольга Николаевна (бросаясь на колени перед Глуховцевым).Голубчик ты мой! Жизнь ты моя! (Бьется в слезах.)
Григорий Иванович (размахивая рукой над их головами).