Весной семьдесят восьмого я надумал вернуться в «Волгарь». Неожиданно после возвращения из Болгарии, где «Спартак» проводил предсезонный сбор, ощущение неуверенности, бесперспективности сделанного шага обострилось. И меня вновь потянуло домой, в Астрахань.

К счастью, в Москве в этот момент оказалась мама. Услышав о моем решении, она, не раздумывая, отправилась к Николаю Петровичу узнать его мнение на сей счет. А вернувшись от него, категорично заявила: «Никуда ты не поедешь». И чуть мягче добавила: «Надо остаться, сынок, так считает Старостин».

Позднее я узнал, что Николай Петрович, выслушав маму, удивился моему решению и на вопрос, как быть, ответил: «Думаю, торопиться не следует. Лично я в Рината верю. Теперь ему необходимо убедить в том же и остальных. Возможно, сделать это будет нелегко. Но необходимо. От этого ваш сын только выиграет».

О том, каким авторитетом обладает наш начальник команды, говорить не имеет смысла. И какую роль порой играет этот авторитет - тоже. Вот и в той ситуации, когда сомнения в правильности сделанного шага охватили меня с новой силой, слово Старостина решило все.

А через два с небольшим месяца состоялся мой дебют в воротах «Спартака»...

Вспоминается еще один случай, лишний раз подтверждающий высочайшую степень уважения к Николаю Петровичу.

В том же сезоне, где-то после трех-четырех туров, когда дела у возвратившегося в высшую лигу «Спартака» шли неважно, на базе в Тарасовке появилась довольно большая группа болельщиков в пестрых красно-белых майках и такого же цвета шапочках из числа тех, кого на трибунах называют «фанатами».

Они расположились вокруг клумбы у нашего старого деревянного домика, где мы еще тогда жили перед матчами, и стали требовать встречи с кем-нибудь из тренеров. Вначале кто-то собирался вызвать из соседнего отделения наряд милиции, чтобы выпроводить с территории базы непрошеных гостей. Но вмешался Николай Петрович. Спокойно, с присущей ему уверенностью заявив, что все уладит сам.

–  В чем дело?
– обратился он к разгоряченным молодым болельщикам.

–  Мы хотим, - заявил наиболее смелый из них, - чтобы в состав почаще ставили Булгакова (Миша был любимцем этой аудитории). И тогда все у «Спартака» наладится.

–  Ну, что же, - после некоторой паузы сказал Николай Петрович.
– Обещаю, мы подумаем и учтем ваше пожелание. Теперь попрошу покинуть территорию базы. Команда готовится к игре, а вы ей мешаете. Спасибо за внимание.

И еще минуту назад бушевавшие «фанаты», которые обычно доставляют много хлопот дружинникам и милиции, покорно повернулись и тихо, стараясь не шуметь, побрели к станции.

Они ни на минуту не усомнились в том, что сказано было человеком, чье имя для всех является олицетворением и «Спартака» и футбола.

Если по фотографиям, общению в тренировках я могу еще представить, как играл Константин Иванович, то в отношении Николая Петровича мне это сделать не удается никак. Но то, что по футбольному своему характеру, по высочайшей требовательности к себе, к самой игре оба они схожи, не сомневаюсь.

Как-то Николай Петрович рассказывал (а рассказчик он великолепный), что в одном из матчей трижды выходил один на один с вратарем соперников и всякий раз проигрывал дуэль.

–  Но я, - войдя в азарт, выразительно жестикулируя, таким образом стараясь передать свое настроение в той встрече, продолжал Николай Петрович, - не сдавался. Духом не падал, а шел и шел вперед...

–  Ну и забили?
– воспользовавшись паузой, спросил, лукаво улыбаясь, Гладилин, уже слышавший эту историю.

–  Забил, - тряхнул головой Николай Петрович.
– Только гол не засчитали, мгновением раньше судья свисток дал, - закончил он под общий смех явно не ожидавших столь казусной и слегка забавной концовки ребят.

И уже вполне серьезно добавил:

–  Встречу-то мы выиграли. И прежде всего потому, что очень стремились к победе. Запомните, в футболе побеждает тот, кто этого больше хочет...

Наш начальник команды вообще остроумнейший человек и отчаянный шутник.

Помню, как-то парились мы вместе с ним в сауне, в очередной раз поражаясь, как выдерживает он наравне с нами ее стоградусную температуру. И, выйдя после очередного захода из парной, увидели Николая Петровича лежащим на лавке с закрытыми глазами. Перепугались, вызвали доктора. Примчавшись, тот дал ему понюхать нашатыря, померил давление и, ничего не понимая, удивленно объявил: «Сто двадцать на семьдесят, как у космонавта».

А сам «пациент» неожиданно легко встал и, окинув нас гордым взглядом, произнес: «Что, испугались, голубчики? Не верь глазам своим, как говорил Козьма Прутков. Про давление слышали? Надо Старостина знать. Пошли продолжать».

И первым направился к парной.

Весной в Сочи в любую погоду еще шесть-семь лет назад (а ему тогда уже под восемьдесят было) Николай Петрович выбегал вместе с нами в спортивном костюме и кроссовках на зарядку, чем приводил в недоумение и восторг всех отдыхающих. Когда же он спустя два года перестал в ней участвовать, то на шутливые по этому поводу вопросы ребят отвечал: «А я теперь заряд бодрости на целый день получаю, если вижу, что вы утром с душой занимаетесь».