Солнце клонилось к западу, но небо еще оставалось высоким и голубым. По нему плавали большие кучевые облака, отбрасывая громадные тени на колышущиеся под ветром травы. Присмотревшись к зеленому ковру впереди, самийа смог разглядеть то, что они искали в весеннем разнотравье степи, – скопище белых и серых юрт вокруг холма, на котором ветер колыхал что-то темное и длинное. Вокруг белого знамени сульдэ стояло кочевье Великого кагана джунгар Эсен-хана.

– Мы нападем ночью, – тихо сказал Тарик.

И выставил вперед руку в кожаном наруче. На нее спикировал Митрион, захлопал пестрыми крыльями, перетаптываясь лапами и показывая ослепительно-белое подхвостье.

– Займись их дозорными, дружок, – ласково обратился к ястребу Тарик.

И дал птице укусить палец, затянутый в кожу перчатки.

А ночью пошел дождь. Сначала никто не придал этому значения – разве что начали шутить: ну теперь только снега или града не хватает.

Однако к полуночи непогода разыгралась не на шутку: ветер хлестал так, что кони упирались передними ногами в землю и выгибали шеи, полы джубб парусили, и всадники чуть не вылетали из седел. В довершение всего в небе разразилась гроза.

Когда над степью полыхнула первая молния, многие вскрикнули от ужаса – такого ашшариты еще не видели. Ветвистая, на толстой перевитой светящейся «ноге», она сверкнула на полнеба – а затем грохнуло так, что даже боевые обученные кони с ржанием заплясали. Потом от земли до неба ударила еще одна ослепительная рогатина. И еще одна. И еще. Тогда нерегиль приказал выступать.

В хлещущей темными струями, грохочущей тьме то и дело вспыхивали в свете молний бледные картины – то одинокое горящее дерево на холме, то заросли кустарника в ложбине. Но чаще всего мимо них проносилась вспыхивающая на мгновение и тут же гаснущая, стелющаяся длинной серой травой степь.

В становище они влетели в ослепительно-ярком высверке небесного разряда: полыхнуло, всадники смели часовых, тут же кошмарно грохнуло. В кочевье, в которое ворвались ашшаритские конники, разверзся ад грешников.

Аммар потом смутно вспоминал, что устал бояться еще в начале грозы – времени и сил на страх просто не осталось, эта сумасшедшая скачка наперегонки с бьющей по вершинам соседних холмов, догоняющей небесными копьями смертью отнимала все силы души. Поэтому, когда перед копытами коня как из-под земли поднялась ослепительно-красивая женщина с очень белым лицом, он заорал: «Али! Призываю имя „Могущественнейший!“» – и наотмашь рубанул мечом. По закаленному в аш-Шаме лезвию было вытравлено тройное имя Али. Изогнутый клинок меча полоснул женщину наискось, отделяя голову и левое плечо с частью руки. В уши ударил вой, но Аммар, не оглядываясь и не останавливаясь, помчался вперед, в коридоры между запылавшими юртами, и не видел, как из разрубленного тела женщины исходит, клацая зубами и завывая, какая-то белесая сущность. Поверещав и покувыркавшись в ночном воздухе, рассеянная Именем и печатью праведности субстанция в последний раз попыталась сгуститься, не сумела – и безвозвратно растворилась в ночном воздухе.

Тарик, рубя направо и налево, рвался к высокому девятихвостому тугу на каменистой гряде – джунгары окружили Сульдэ и стояли насмерть. У самого древка прыгали и завывали, тряся перьями и колокольчиками, шаманы. Нерегиль орал от бессильной ярости, сиглави танцевал и вскидывал передние ноги, пытаясь встать в свечку. Аммар вдруг понял, отчего орет самийа, – он не мог раскрыть свои крылья, не мог «проявить ореол», как говорили маги сумеречников. На место каждого поверженного джунгара заступал новый, словно степняки в одинаковых кафтанах и малахаях вырастали из-под земли из рассеянных зубов дракона – как в сказке, только очень страшной.

– Али-и! – закричал Аммар, высоко поднимая меч.

По изогнутому клинку бело-голубым блеском шваркнул отсвет молнии.

– Всевышний с нами! О Дарующий победу и Попирающий нечестивых! – заорал Аммар в хлещущее страшными белыми плетями небо: – Твое имя – Призывающий на суд!

С холма, на котором порывы ветра рвали с шеста девять черных конских хвостов, донесся тоскливый волчий вой. Тарик, словно вступая с этой руладой в жуткий противоестественный диалог, разразился пронзительной, модулированной фразой на своем странном языке – а потом перешел на отчаянный, яростный крик. Не переставая орать что-то жуткое, нерегиль послал коня в отчаянный прыжок – джунгары отшатнулись, и самийа врезался в их плотный строй, кося клинком, как воплощенная смерть. Аммар тоже заорал и бросился следом.

Когда, обтекая кровью джунгар и дождевыми струями, они вырвались на плоскую вершину увенчанного белым камнем холма, кони взвились на дыбы, а кто-то завопил от ужаса.

У самого знамени сидел огромный белый волк и скалил длинные, желтые, как у черепа, зубы.

– Эсе-ен! – закричал Тарик. – Эсен! А-ай-а-а! Смотри, кто тебя убьет!

И бросил коня вперед. Волк прыгнул. Сиглави пронзительно заржал и повалился на бок – с его спины кубарем скатились два сплетенных тела. В цепенящем ужасе Аммар смотрел, как волк клацает зубами у горла самийа, а тот отчаянно отжимает здоровенную башку прочь от лица.

И тут он вдруг увидел у себя под ногами невзрачный куст – рассказывали, что джунгары высаживали такие за упокой души родственника и всю свою жизнь бережно ухаживали за кустом. Аммар спешился и вдруг оказался словно бы отрезанным от звуков и цвета. В мертвой тишине в лужице лунного света перед ним топорщился безлистный кустик из пяти веток. Аммар глубоко вздохнул и занес меч. Веточки зашевелились. Не давая им времени сделать что-нибудь еще, ашшарит с маху секанул клинком – его лицо тут же залила брызнувшая во все стороны кровь. Продолжая рубить уже вслепую, Аммар чуть не оглох от рванувшихся ему в уши воплей – и снова оказался в гуще боя на холме, у белого камня на плоской вершине.