— А меня кусают! Видно, такая я вкусная!

Даже и непонятно почему, но последняя фраза прозвучала для Вольта как гвоздем по стеклу. А матушка повторила победоносно:

— Да, такая я вкусная!

Слава богу, доел. Но из-за дурацких разговоров все удовольствие испортилось — не заметил, как и съел любимые грибы. Вольт и сам знал, что это в нем крупный недостаток: другой бы не обращал внимания, и пусть бы матушка хвасталась, какая она вкусная, — в крайнем случае слегка бы улыбнулся. А у Вольта почти спазм! Надо быть спокойнее, толстокожее. И ведь, пожалуй, никто не подозревает, что он так реагирует, а уж матушка не подозревает точно: он же умеет сдерживаться, а потому слывет совершенно невозмутимым.

И, подтверждая свою репутацию, Вольт поблагодарил за ужин, потом, приятно улыбаясь, распрощался с Грушевой. А когда ушел к себе, почувствовал, что снова колет в сердце — от вечной сдержанности, от чего же еще! Даже не смог сразу приняться за работу.

Отец тоже очень умеет сдерживаться — они с Вольтом и внешне похожи, и по характеру, видно, тоже. Сдерживался-сдерживался — и вдруг ушел, завел себе новую жену. Вольту было тогда семь лет, он ничего не понимал, и пришлось ему очень плохо. Он сделался таким нервным, что его стал преследовать навязчивый страх: будто мама по дороге на работу попадет под машину. Маме пришлось зарабатывать копиями: творческая работа не кормила, а то, что присылал отец, было необходимо, но недостаточно, как говорят математики.

Каждое утро, приходя в копийную мастерскую, мама звонила домой, что доехала благополучно. Он был приторно ласковым, без конца лез к маме с поцелуями и называл «кисанькой». Она до сих пор вспоминает о детских его ласковостях с умилением и сожалением: куда все девалось? Вольт старается не вспоминать, а если все-таки вспоминает, то удивляется: неужели таким мог быть он?! Кто из его теперешних пациентов, получив от него волевой посыл, поверит, что их вечно уверенный и оптимистичный Вольт Платоныч доходил когда-то до навязчивых страхов?! Ну что ж, он создал себя сам: и координацию движений — настольным теннисом, и волю — недовольством собой…

Теперь-то Вольт если не оправдывает, то во многом понимает отца: если тому часто приходилось выслушивать что-нибудь вроде «такая я вкусная»… А жуткий беспорядок в доме? Отвращение к хозяйству? Неуклюжесть?.. Но нет, тоже не так все однозначно. Среди старых маминых бумаг Вольт однажды нашел «Приказ по вверенной мне семье»:

В несчастных семьях такие приказы не издаются.

Трогательная и выплывшая из прошлого подробность: мама уже тогда здорово храпела — Ника Самохрапийская. А то, что отец звал в лучшие времена маму Никой, Вольт знал и раньше. Вторая его жена тоже Нина — надо же такое совпадение! — Нина Павловна. Ее отец зовет: Ну-ну. Удобно произносить со множеством интонаций: Ну-ну! — Ну-ну? — Ну-ну-у?!

В чем нужно отдать маме должное: она никогда не настраивала Вольта против отца! Кстати, и на алименты не подавала, а отец джентльменски присылал каждый месяц деньги.

На алименты она не подавала, «чтобы не гулял за ним исполнительный лист». Но это не мешало маме отказывать в разводе и писать заявления во все инстанции. Это, конечно, было большой ошибкой, хотя делала это мама, Вольт убежден, не от злонамеренности, не от мстительности, а от той же беспредельной наивности, с какой теперь она не верила, что обыкновенные штаны могут стоить сто рублей новыми деньгами или даже больше. Она действительно думала, что отцу объяснят необходимость сохранения здоровой советской семьи, он все осознает и произойдет совсем как в том Приказе: воссоединение ныне разрозненной семьи. Не от злонамеренности, но отцу от этого не было легче: в насильственное воссоединение тогда верила не только мама, и отцу объявляли партийные выговоры, Нину Павловну не прописывали в московской квартире и участковый предупреждал о нарушении паспортного режима. Не говоря уж о том, что они не могли поехать вместе на курорт, за границу. В результате отец свою бывшую жену возненавидел и не хотел ничего о ней слышать: не отвечал на письма, не заходил, когда бывал в Ленинграде, а вызывал Вольта по телефону. А мама каждый год слала ему поздравления ко дню рождения — наивность ее не могло поколебать ничто…

Постепенно Вольт успокоился. До сна еще оставалось время поработать. Как раз начиналась очень интересная глава: об управлении внутренними органами, которые у обычных людей работают непроизвольно, — об остановке сердца, прежде всего. Большинству людей такое умение, конечно, и не нужно, хотя могли бы, остановив на время сердце, спасаться при обвалах шахтеры, например, — но прежде всего возбуждает воображение сама возможность невероятных достижений, еще один пример всесилия человеческой воли. Пожелай по-настоящему — и совершишь такое, что окружающие назовут чудом! Вольт готов был снова и снова твердить это на каждой странице! И снова и снова удивлялся, что лишь редкие люди по-настоящему желают.

Надя что-то молча шила. Он давно ей внушил, что, когда он работает, с ним заговаривать нельзя. Так что ее молчаливое присутствие почти не мешало.

Послышались шаги, и в комнату заглянула мама, сказала шепотом:

— Наденька, включите мне наушники.

Какая удача, что телевизор можно слушать через наушники! Мама всем своим существом привержена к кино и смотрит в день обычно два фильма — вернее, в вечер, — и пришлось долго ей внушать, что телевизор орет на всю квартиру и под доносящиеся из-за стены кинострасти невозможно работать; в конце концов, внушил, вот только переключать звук на наушники мама так и не научилась, всегда просит Вольта или Надю. Интересно, что в своей работе мама делает технически очень сложные вещи: многократные травления цинковых или медных досок, перекрытия лаком — а элементарно переключить звук научиться не может.