Ну на этот раз Филипп проходил около самого телефона, когда раздался звонок, ни от какой работы ему отрываться не пришлось, только поставить горшок с мясом на телефонный столик. Филипп поднял трубку, уверенный, что звонят кому-нибудь из соседей, или Ксане какая-нибудь болтливая подруга, или отцу — тому часто звонят такие же знатоки города, как он сам. Но услышал голос Федьки, своего великовозрастного сына:

— Привет, фатер!

Давно уже Федька взял привычку обращаться вот так панибратски. И вообще вечно вставляет ни к месту иностранные слова, да еще с ужасным произношением.

— Привет, фатер, как поживаешь?

На такой вопрос вообще незачем отвечать всерьез, поскольку это не столько вопрос, сколько формула вежливости, а уж тем более, когда спрашивает восемнадцатилетний сын — вот так с обращением «фатер» и снисходительной интонацией. И с чего бы эта снисходительность?

Потому и Филипп взял правило говорить с Федькой как бы невсерьез — в сущности, из самообороны, хотя Федька вряд ли догадывается, что отец в разговорах с ним уходит в глухую защиту.

— Привет-привет. А у тебя все доннер-вэтэр в голове?

— А чего? Проветривать все полезно, и голову тоже. Хуже, когда затхлость.

Оставалось надеяться, что, говоря про затхлость в голове, он не имеет в виду близких родственников.

— Ну и какие новости сообщишь на свежую голову

— А чего, просто так позвонить нельзя? Без новостей?

Филипп рад бы поговорить с Федькой просто так, и; о чем, но у них давно уже не получается просто так: видятся редко, подробностей жизни друг друга не знают. А ведь и у тех благополучных отцов, которые живут с сыновьями под одной крышей, часто не получаете: просто так — куда ж Филиппу!

— То, что ты жив-здоров, уже новость. Рад это слышать.

— Откуда ты знаешь? Может, нездоров? Может, мечусь в жару?

— По твоему голосу этого не слышно. Стало быть, здоров. Как успехи? Есть новые достижения в работе?

Когда Федька вместо девятого класса ушел в ПТУ, Филипп понимал, конечно, что ничего страшного не произошло — захочет учиться дальше, еще сможет, но зато повзрослеет быстрее, и специальность в руках никому еще не вредила. И на самом деле, Федька теперь на заводе, и со своим необычайным талантом ко всякой технике он там уже чуть не первый человек, а денег зарабатывает даже опасно много для своего возраста, потому что со своим талантом чинит любую импортную аппаратуру, — вроде бы сын доказал, что правильно ушел из школы (он сам говорит: «Из этого киндерса-да!»), а все-таки обидно: при его таланте ему дорога из института прямо в какое-нибудь космическое КБ, а он теряет время, чинит японские магнитофоны — и доволен. Вся надежда, что КБ еще впереди, но время, время… Повлиять на Федьку, чтобы учился, а не торопился зарабатывать, Филипп не мог, вот и оставалось вопрошать с иронией: «Есть новые достижения в работе?»

— Нет, старшим мастером еще не назначили. Пока… Ладно, фатер, не буду отрывать от твоих важных дел. Тайм из… что-то есть в тайме… да: тайм из мани, вот что. У меня к тебе проблема: можешь сделать пару билетов на твой концерт? Точнее, четыре.

Концерт только наполовину мой, — сказал Филипп из любви к точности. Ну и по скромности.

— Без разницы. Так сможешь? Ребята просят.

Вот это просьба приятная. И неожиданная. Филиппу всегда казалось, что они с сыном живут в разных музыкальных мирах, чуть ли не в разных галактиках. Федька, как почти все нынешние молодые, помешан на поп-музыке, на всех этих ВИА. Филипп эту молодежную музыку решительно не приемлет, и он очень смеялся, когда Лида Пузанова со своей обычной решительностью в выражениях назвала это течение жоп-музыкой. И все-таки… У молодых то преимущество, что они молодые. Филипп вглядывается в них не без тревоги: часто ему кажется, что следующее поколение от рождения обладает новым, более глубоким пониманием мира, что ли. Яркий пример — Федькин талант. Ведь он чувствует всю эту электронику, о которой недавно и помину не было, чувствует словно бы от рождения. Точно так же сам Филипп, к примеру, уверенно чувствует себя на любом перекрестке, ему не нужно задумываться, когда и куда двинутся потоки машин, а сколько раз видел он растерянных старичков и старушек деревенского облика, для которых обычный переход или пересадка в метро — задача! Так не похож ли сам Филипп на тех старичков, когда сталкивается с новой техникой? А может, и с новой музыкой?

Потому так приятна была неожиданная просьба: значит, не совсем устарел, значит, еще чем-то интересен этим загадочным молодым?

— Так сможешь? Ноу проблем?

— Смогу, о чем речь.

Ксана появилась из кухни, неся какое-то добавление к мясу. Остановилась около телефона:

— Ты что — надолго?

Филипп энергично замотал головой: не хватало, чтобы Федька услышал, что его отца торопят заканчивать разговор! И кто бы спрашивал — Ксана, которая болтает по часу! А Филипп редко говорит дольше пяти минут — все дела можно уложить в пять минут.

— Чтобы не остыло, — сказала Ксана и пошла дальше.

Кажется, Федька не расслышал, продолжал как ни в чем не бывало:

— Вот спасибо! А платных — или за так?

— За так.

Если и не осталось контрамарок, неужели бы Филипп унизился до того, чтобы брать деньги с сына и его друзей? Даже обидно, что Федька спрашивает. Да и остались, конечно, контрамарки, смешно, чтобы не остались.

— Тогда договорились. Ну, вроде все. Счастливо, коли все. Как мама? Здорова.

Отлично. Передавай привет.

— Если ты серьезно, то передам.

Это уже прямое нахальство: «Если ты серьезно». Да, с Федькой всегда трудно разговаривать.

С первой женой Филипп развелся шесть лет назад. Уже шесть лет! И не для того развелся, чтобы уйти от старой и постылой к юной и обожаемой, как обычно представляют в сплетнях, анекдотах и плохих фильмах. Начать с того, что Ксана даже на год старше Лизы, да и познакомился он с Ксаной уже после своего развода. «Любит — не любит» — эти испытанные штампы ничего не объясняют, да и неприложимы они к сложностям семейной жизни, когда складывается целый комплекс отношений, который не исчерпать ни словом «любовь», ни «нелюбовь», — так вот у них с Лизой постепенно получилось так, что они разошлись, хотя осталась и какая-то симпатия, и благодарность за счастливые дни. Филипп как-то назвал это культурой развода — может быть, немного докторально, но по сути верно: когда женятся — все хороши, а вот при разводе-то и проявляется истинная культура… Даже и не понять, кто из них кого бросил.