А издатель и двое наших друзей еще побеседовали дорогой, и Уорингтон повторил мистеру Бангэю все, что уже говорил его конкуренту Бэкону, а именно, что Пен — замечательный человек, с большим талантом, а главное вхож в высшее общество и родня "чуть ли не всей нашей знати". Бангэй отвечал, что будет счастлив иметь дело с мистером Пенденнисом и надеется, что оба они не откажутся в ближайшее время у него отобедать, после чего они распрощались, наговорив друг другу кучу любезностей.

— Тяжело смотреть на этого Шендона, — сказал в тот вечер Пен, вспоминая утреннее знакомство. — Образованный человек, наделен и талантом, и юмором, а проводит полжизни в тюрьме, да и в остальное время что он такое? Поденщик у книгопродавца.

— Я тоже поденщик у книгопродавца, — рассмеялся Уорингтон, — и тебе предстоит испробовать силы на этом поприще. Все мы так или иначе тянем лямку. Но я не хотел бы поменяться местами с нашим соседом Пэйли, для которого жизнь таит не больше радостей, чем для крота. Эх, сколько же сострадания тратится зря на тех, кого тебе угодно называть рабами книгопродавцев.

— А ты слишком много куришь и пьешь в одиночестве, вот и стал циником, — возразил Пен. — Ты Диоген у пивной бочки. И не пытайся меня убедить, будто это правильно, что такой талант, как Шендон, подчинен такому невежде и кровопийце, как твой Бангэй, который наживается на его уме, на его работе. Меня бесит, что джентльмен находится в рабстве у такого типа — ведь он не стоит и мизинца Шендона, он даже не умеет толком говорить на своем родном языке, а богатство себе на нем составил!

— Итак, ты уже начал ругать издателей и причислять себя к нашему сословию. Молодец, Пен! Но что тебе не нравится в отношениях между Бангэем и Шендоном? Ты еще, может, скажешь, что это издатель засадил автора в тюрьму? Кто сегодня пропил пять фунтов, Бангэй или Шендон?

— Несчастья толкают человека в дурное общество, — сказал Пен. Возмущаться легко, а что бедняге делать, если в тюрьме у него нет ни порядочных знакомых, ни каких-либо развлечений, кроме бутылки? Нельзя слишком строго судить странности гения, надобно помнить, что caмый пыл и горячность натуры, которые привлекают нас в писателе, человека нередко уводят с прямого пути.

— А поди ты с твоими гениями! — вскричал Уорингтон, который в некоторых вопросах был очень суровым моралистом, хотя, возможно, и очень плохо применил свою мораль в жизни. — И вовсе у нас не столько гениев, как уверяют люди, скорбящие о горькой участи литераторов. На свете есть тысячи способных людей, которые могли бы, если б захотели, сочинять стихи, писать статьи, читать книги и высказывать свое суждение о них; и в разговоре у профессиональных критиков и писателей ничуть не больше блеска, глубины и живости, нежели в любом образованном обществе. Если юрист, или военный, или священник живет не по средствам и не платит долгов, его сажают в тюрьму, так же должно поступать и с писателем. Если писатель напивается — непонятно, почему именно у него не должна назавтра болеть голова, если он заказывает портному сюртук, почему именно он не должен за него платить?

— Я бы давал ему больше денег на сюртуки, — улыбнулся Пен. — Мне, конечно, хотелось бы принадлежать к хорошо одетому сословию. По-моему, главное зло — это посредник, ничтожный человек, который стоит между талантом и его великим покровителем — публикой и загребает себе больше половины заработка и славы писателя.

— Я пищу прозу, — сказал Уорингтон. — Ты, мой милый, в некотором роде поэт и как таковой разрешаешь себе, видимо, известную легкость в мыслях. Чего ты хочешь? Чтобы богатые люди покупали произведение любого писателя, который явится к ним с рукописью под мышкой? Чтобы каждого, кто накропает эпическую поэму, каждого, кто с ошибками или без оных настрочит бездарный роман или трагедию, ждал мешок с червонцами в обмен на их писанину? Кто будет решать, что хорошо, а что плохо, что найдет сбыт, а что нет? Словом, имеет или не имеет покупатель право покупать то, что ему нужно? Да если Джонсон обедал на Сент-Джон-гейт один, за ширмой, потому что был так беден и плохо одет, что его нельзя было посадить за один стол с литературными тузами, которых угощал мистер Кейв, — это не значит, что издатель хотел ему зла. Как ему было угадать гения в молодом человеке, когда тот явился к нему оборванный, тощий, голодный? Лохмотья еще не есть доказательство таланта. А вот капитал в наше время всесилен и, стало бить, диктует условия. Он вправе поступать с литературным изобретателем, как со всяким другим. Бели я сказал новое слово в литературе, я постараюсь на нем заработать; но заставить мистера Мэррея купить мою книгу путешествий или проповедей я же могу, так же как не могу принудить мистера Тэттерсола дать мне сто гиней за мою лошадь. Пусть у меня свой взгляд на достоинства моего Пегаса, пусть он кажется мне самым замечательным конем на свете; но и у торговца может быть свое мнение: допустим, ему нужна кобылка под дамское седло, или спокойный жеребец для тяжелого, робкого наездника, или выносливая почтовая лошадь — тогда мой крылатый конь ему не подойдет.

— Ты говорили, метафорами, Уорингтон, но ты и вправду очень прозаичен. Бедный Шендон! Его человечность, кротость его прелестной жены — все это меня глубоко взволновало. Боюсь, он мне более по душе, чем иной более достойный человек,

— И мне тоже, — сказал Уорингтон. — Ну и хорошо, будем сочувствовать ему и жалеть его за слабость, хотя думаю, что человек благородный усмотрел бы в такой снисходительности презрение. Ты же видел, он не только страдает, но и утешается, одно порождает другое, или уравновешивает его, как обычно бывает. Он в тюрьме, но нельзя сказать, что он несчастен.

— "Талант поет за прутьями темницы…"

— Вот именно, — сухо подтвердил Уорингтон. — Шендон отлично приспосабливается к клетке. Ему бы терзаться, но ведь есть Джек и Том, с которыми можно выпить, и это его утешает; он мог бы многого достигнуть, но, раз не вышло — что ж, он пьет с Джеком и Томом; он мог бы заботиться о жене и детях, но у Джона с Томасом завелась бутылка, как же не отхлебнуть из нее? Он мог бы отдать Чику, портному, те двадцать фунтов, что нужны бедняге для уплаты за квартиру, но Джон и Томас наложили руку на его кошелек. И вот он пьет, а портной идет в тюрьму, а семья портного идет по миру. Так будем же проливать слезы над невзгодами гения и громить тиранов-издателей, угнетающих литераторов!

— Как, ты берешь еще стакан грога? — ехидно спросил Пен: приведенный выше разговор между молодыми людьми происходил в Черной Кухне.

Уорингтон по обыкновению расхохотался.

— Video meliore proboque… [63] Погорячее, Джон, и с сахаром! — крикнул он вслед лакею.

— Я бы тоже выпил еще, да не хочется, — сказал! Пен. — Сдается мне, Уорингтон, что мы с тобой не намного лучше других. — И когда Уорингтон допил последний стакан, они отправились домой.