Эта его надежда исполнилась через несколько дней после приезда Пена, и едва только в кармане баронета зазвенело серебро, как у него оказались дела в Чаттерисе и в соседних курортных местечках, которыми изобилует графство, и он отбыл в деловую поездку — нужно полагать, по местным ипподромам и бильярдным. Артур отлично умел жить один — у него хватало интересов и развлечений, не требующих чьего-либо общества; утром он всегда готов был побродить по парку с лесником, а вечером его ждали книги и занятия — ведь такому одаренному литератору, каким был мистер Артур, не требовалось ничего, кроме сигары и стопки бумаги, чтобы время бежало быстро и приятно. Да и сэр Фрэнсис в первые же два-три дня смертельно ему надоел, так что он с тайным злорадством поспешил исполнить обычную просьбу баронета и снабдил его небольшой суммой, потребной для бегства из собственного дома.

К тому же нашему предприимчивому другу предстояло снискать расположение жителей Клеверинга и других избирателей округа, которого он рассчитывал стать представителем; и теперь он посвятил себя этой задаче с великим усердием, тем более, что хорошо помнил, как не любили его прежде в Клеверинге, и твердо решил заставить недалеких провинциалов переменить о нем мнение. Чувство юмора помогло ему увлечься новой ролью. Обычно сдержанный и неразговорчивый на людях, он вдруг сделался весел и обходителен — душа нараспашку, не хуже капитана Стронга. Он смеялся с каждым, кто желал посмеяться, пожимал руки направо и налево с великолепно разыгранной сердечностью; появлялся на рынке и на постоялом дворе, где обедали фермеры; словом — вел себя как законченный лицемер… точь-в-точь как ведут себя джентльмены самого знатного происхождения и самой незапятнанной честности, когда хотят втереться в доверие к избирателям и рассчитывают использовать поддержку сельской округи. Почему это бойкий язык, смех по всякому поводу, открытая манера так легко располагают нас к человеку, если и не обманывают? Обычно мы ведь знаем, что это — фальшивая монета, и все же принимаем ее; знаем, что это лесть, которую ничего не стоит преподнести кому угодно, и все же не хотим от нее отказаться. Наш друг Пен проводил время в Клеверинге — искусно простодушный, подчеркнуто всем довольный, вовсе не похожий на того надменного и хмурого денди, каким он запомнился здешним обывателям десять лет назад.

Пасторский дом был заперт и пуст. Доктор Портмен увез свою подагру и свое семейство в Хэроугет, и Пен написал ему любезное письмецо, в котором выражал сожаление, что не застал своего старого друга, чей совет был бы ему так ценен и чья помощь может ему вскоре понадобиться. А сам вознаградил себя за отсутствие пастора, завязав знакомство с мистером Симкоу, священником новой церкви, с обоими владельцами суконной фабрики в Чаттерисе и с тамошним священником-индепендентом, — все они посещали клеверингский клуб "Атенеум", который партия либералов учредила, дабы не отстать от века, а также, возможно, в противовес старой аристократической читальне, куда не допускалось в свое время "Эдинбургское обозрение" и был закрыт доступ торговому сословию. Младшего владельца фабрики он пленил, пригласив его запросто пообедать в Клеверинг-Парке; достопочтенную миссис Симкоу умилостивил зайцами и куропатками из того же источника и просьбой дать ему почитать последнюю проповедь ее супруга; а почувствовав однажды недомогание, наш хитрец воспользовался этим случаем, чтобы показать язык мистеру Хакстеру, и тот прислал ему на дом лекарство, а на следующее утро даже зашел его проведать. Как порадовался бы на своего ученика старый майор Пенденнис! Пен и сам втянулся в эту новую игру, и собственные успехи все больше его раззадоривали.

А между тем когда Артур уходил из Клеверинга после вечера, проведенного в "Атенеуме", где он был председателем собрания, или у миссис Симкоу, которая, так же, как ее муж, была наслышана о светских успехах молодого лондонца и несколько смущена его репутацией; когда, ступив на знакомый мост через бурливую Говорку, он слышал с детства запомнившийся шум воды и среди деревьев, четко темневших на фоне звездного неба, видел свой дом в Фэроксе, — иные мысли, несомненно, посещали его, и ему делалось больно и стыдно. В окне комнаты, где святая женщина, что так любила его, провела столько часов в заботах, тоске и молитве, и теперь обычно светился огонек. Пен отворачивался от этого слабого света, который преследовал его как грустный укоризненный взгляд, словно тень матери сторожила его и предостерегала. Какая ясная ночь! Как ярко светят звезды! Как неумолчно шумит речка! Старые деревья шепчутся и тихо покачивают темными головами над крышей дома. Вон там, под мерцающими звездами — терраса, где он когда-то гулял летними вечерами, пылкий, доверчивый, незапятнанный и неиспытанный, еще не познавший ни страстей, ни сомнений, еще огражденный от тлетворного влияния света чистой и тревожной материнской любовью… Часы в городке бьют полночь, их бой разгоняет грезы нашего путника, и, сдвинувшись с места, он сворачивает в ворота Клеверинг-Парка и под темными сводами шелестящих лип идет в свое временное жилище спать.

В следующий раз он видит родной дом улыбающимся в лучах заката: окна спальни, где накануне горел огонек, распахнуты, и человек, которому Пен сдал усадьбу, — капитан Стокс из бомбейской артиллерии (его мать, старая миссис Стокс, проживает в Клеверинге), очень сердечно встречает своего домохозяина: показывает ему новый пруд, который он вырыл за конюшнями, делится с ним соображениями касательно крыши и дымоходов и просит мистера Пенденниса сказать, в какой день он доставит ему и миссис Стокс удовольствие… и т. д. Пен, который прожил здесь уже две недели, просит прощения, что не побывал у капитана раньше, и честно объясняет это тем, что все не мог собраться с духом. "Я вас понимаю, сэр", — говорит капитан Стокс, и тут появляется его жена — она убежала наверх, услышав звонок (как странно было Пену звонить у этой двери!), и теперь принаряжена и окружена детьми. Младшие виснут на капитане, мальчик прыжком усаживается в кресло — то самое, что когда-то облюбовал для себя отец Пена: Артур помнит время, когда сесть в это кресло показалось бы ему святотатством — все равно что забраться на королевский трон. Он осведомляется, играет ли старшая мисс Стокс… до чего же она похожа на свою маму, просто одно лицо!.. играет ли она на фортепьяно? Ему так хотелось бы послушать. Она играет. Снова звучит старое фортепьяно, ослабленное годами, но Пен даже не прислушивается к игре мисс Стокс. Он слушает, как поет Лора в дни их юности, и видит, как его мать, склонившись над плечом девушки, отбивает рукою такт.

Обед, который капитан Стокс устроил в честь Пена, пригласив также свою старушку мать, капитана Гландерса, "помещика" Хобнелла и тинклтонского священника с женой, тянулся довольно бессмысленно и уныло, пока лакей из Клеверинга, взятый в помощь хозяйскому конюху и слуге старой миссис Стоке (Артур помнил его уличным мальчишкой, а теперь он оказался местным парикмахером), не уронил на плечо Пену тарелку. Тут мистер Хобнелл (тоже пользовавшийся его услугами) заметил: "Что это вы, Ходсон, небось помадили кому-нибудь волосы, а руки вымыть забыли? Вечно он бьет посуду, этот Ходсон… ха-ха!" Ходсон покраснел как рак, и вид у него был такой сконфуженный, что Пен расхохотался, после чего веселье уже не утихало. На второе блюдо подали зайца и куропаток, и, когда слуги вышли, Пен сказал священнику: "Зря вы не попросили Ходсона побрить зайца!" Тот, сразу поняв шутку, покатился со смеху, через минуту ему уже вторили хозяин и капитан Гландерс, а потом, с некоторым опозданием, оглушительно захохотал и мистер Хобнелл.

Пока мистер Пен плел свои сети в деревне, как описано выше, избранница его сердца (а вернее — расчета) направилась однажды с дачи в Лондон, куда призывали ее магазины и другие важные дела, в обществе старой миссис Боннер, которая за долгие годы службы у ее матери не раз оставалась вдвоем с мисс Бланш и сносила ее капризы, а теперь, готовясь покинуть кров леди Клеверинг ради уз Гименея, задумала по доброте душевной преподнести своей барыне и барышне по подарочку на память, прежде чем окончательно с ним расстаться и начать новую жизнь в качестве жены Лайтфута и хозяйки "Герба Клеверингов".

Добрая эта женщина решила положиться на вкус мисс Амори при выборе подарка для миледи, а также просила мисс Бланш приглядеть что-нибудь для себя, такое, чтобы ей нравилось и напоминало бы ей о ее старой няне, которая не спала с нею ночей, когда у ней зубки резались, либо еще какая хворь нападала, и любит ее чуть что не как родную дочь. Вдобавок миссис Боннер захотела еще подарить Бланш огромную Библию, и тогда Бланш посоветовала ей купить для мамаши словарь Джонсона большого формата. Обеим женщинам эти подарки, несомненно, могли пойти на пользу.