Подвиги Джека были хорошо известны в суде по делам о несостоятельности, перед которым он предстал как Чарльз Белсайз, эсквайр, чьи деяния сурово и гневно заклеймили тогдашние моралисты-газетчики. "Плеть" стегала его, не жалея сил; "Хлыст", чей премудрый редактор сам побывал в Уайткросстритской тюрьме, писал о нем с особым негодованием, а "Писк свободы!" разделывал его под орех. Но я не намерен здесь бичевать грешников; и, верный своим взглядам, заострю скромное свое перо против другой стороны — против добродетельных и почтенных, ведь бедным грешникам и без того ежедневно достается! Одна душа хранила верность бедному Джеку при всех его промахах, заблуждениях, невзгодах и сумасбродствах, — то была миловидная обитательница Шантеклера, которую приворожили буйные завитки его усов. И пусть весь свет ополчился на лорда Кью за то, что в день освобождения Джека он прислал свой экипаж к тюрьме Суда Королевской Скамьи и устроил в честь друга великое пиршество у Соусье, — я не выскажу неодобрения его сиятельству. Вместе со множеством других грешников он неплохо повеселился в ту ночь. Рассказывали, что Кью держал там великолепную речь, а растроганный Джек Белсайз рыдал в три ручья. Барнс Ньюком был взбешен освобождением Джека; он искренне надеялся, что председатель королевской комиссии засадит этого малого годика на два и весьма вольно выражался по поводу того, что Джек вышел на волю.

Конечно, нечего было и думать о том, чтобы бедный наш мот женился на Кларе Пуллярд и в качестве свадебного подарка положил к ее ногам список своих долгов. Его благородный родитель, лорд Хайгет, был возмущен его поведением, а старший брат не желал его видеть. Сам он уже давно отказался от мечты завоевать свое сокровище; и вот однажды пришел на его имя огромный пакет с печатью Шантеклера, а в нем грустная записочка, помеченная буквами К. П., и дюжина листков, исписанных Джековыми каракулями и переданных бог весть где и как, — в толчее бальных залов, с букетами или во время кадрили, — в коих Джек признавался в своих пылких чувствах любви и страсти. Сколько раз, сидя в кофейне Уайта, заглядывал он в словарь, чтобы узнать, с одним или двумя "с" пишется "бесконечно" и через "а" или "о" пишется "обожать"! И вот они лежали перед ним, эти немудреные излияния его честного горячего сердца, а с ними и грустные две строчки, подписанные буквой "К", в которых "К" просила, чтобы все ее записочки он тоже возвратил или уничтожил.

И надо отдать ему должное, он честно сжег их все до единой вместе со своими, теперь уже ненужными бумажками. Не пощадил ни одной памятной вещички, из тех, что она подарила ему или позволила взять: ни розан, ни перчатку, ни платочек, нарочно оброненный ею, — как плакал он над ними! — ни золотистый локончик!.. Все сжег, все кинул в камин своей темницы, все, кроме маленькой прядки волос, которая могла принадлежать и не ей, ибо цветом походила на волосы его сестры. При сем присутствовал Кью, но он, вероятно, поспешил уйти, когда Джек приступил к последней части своего жертвоприношения и кинул в огонь локон, — ах, он готов был бросить туда свое сердце и самою свою жизнь.

Отныне Клара была свободна; в тот год, когда Джек, выйдя из тюрьмы, уехал за границу, она весь сезон, не пропуская ни вечера, танцевала на лондонских балах, и все говорили, что, слава богу, она оправилась от этого глупого увлечения Джеком Белсайзом. Тогда-то Барнс Ньюком, эсквайр, компаньон богатого банкирского дома "Братья Хобсон и Ньюком", наследник и сын сэра Брайена Ньюкома из Ньюкома, баронета и члена парламента, прямого потомка Бриана де Ньюкомена, убитого при Гастингсе, личного брадобрея Эдуарда Исповедника, и прочая, и прочая… соблаговолил заметить леди Клару Пуллярд (которая, правда, была несколько бледна и вяловата, но очень мила собой, имела голубые глазки и нежную кожу) и, зная обо всем, что с ней было, не хуже нас с вами, соизволил возыметь матримониальные намерения относительно ее милости.

Ни один из членов обеих достойных семей не имел что возразить против намеченной сделки, кроме разве самой Клары, этой бедной рыбешки, которой, впрочем, оставалось только выполнить свой долг да осведомиться, a qelle sace elle serait mangee [110] . У леди Плимутрок был целый выводок цыплят, еще моложе Клары, шестнадцатилетняя малютка Цыппи, четырнадцатилетняя Бидди, затем Аделаида, и бог весть сколько еще. Как было ей отказать молодому человеку, не очень, правда, приятному, не слишком любезному, не очень родовитому, по крайней мере, с отцовской стороны, но в остальном вполне подходящему жениху и наследнику многих тысяч годового дохода? Ньюко-мы со своей стороны желали этого брака. Барнс, надо признаться, становится изрядным эгоистом, у него появились холостяцкие повадки, от коих его излечит женитьба. Леди Кью была горячей сторонницей этого союза. Тут можно было рассчитывать на помощь ее родни; ведь лорд Стайн и лорд Кью, ее племянник, да и тесть Барнса, лорд Плимутрок, все сидят в палате лордов; так почему бы и Ньюкомам не сидеть там, на прежнем своем месте, принадлежавшем им, как всем известно, во дни Ричарда III? Барнс с отцом твердо держались за некого Ньюкома, павшего на Босвортском поле вместе с королем Ричардом, и ненавидели Генриха VII, как личного врага их славного рода. Итак, интересы обеих сторон отличнейшим образом совпадали. Леди Анна сочинила довольно милые стишки, в которых белоснежная серна приглашалась в кущи Ньюкома, "Клара" рифмовалась со словами "божьего дара" и весьма живописно изображалось, как "бегут олени серы по лужайкам Шантеклера". Леди Кью нашла эти стихи прелестными.

Пробыв год в чужих краях, Джек Белсайз к началу сезона вернулся в Лондон. Но леди Клары там не оказалось: здоровье ее было несколько хрупким, и любящие родители увезли ее за границу. Словом, все улаживалось наилучшим и благоприятнейшим образом.

И вот, когда все складывалось так хорошо и благоприятно, когда дамы из обоих семейств встретились на Баденском конгрессе и так понравились друг другу; когда Барнс и его папенька баронет, оправившийся от болезни, уже выехали из Ахена, а леди Кью двигалась в Баден-Баден из Киссингена, понадобилось же, черт возьми, Джеку Белсайзу, которому, как рассказывали, сильно везло в Бад-Гомбурге за зеленым столом, пренебречь своим счастьем и как безумному кинуться в Баден-Баден. Он появился там, угрюмый и дикий, обросший густой бородой, в шляпе с большими приспущенными полями, — ни дать ни взять художник или итальянский бандит. Ничего не подозревавший Клайв, памятуя о том веселом обеде, который задал ему когда-то Джек в кордегардии Сент-Джеймского дворца, куда сам пришел из Конногвардейских казарм, — простак Клайв, встретив Джека на въезде в город, сердечно ему обрадовался и пригласил вместе отобедать, на что Джек ответил согласием; за столом Клайв рассказал ему все местные новости — про то, что здесь Кью и леди Анна Ньюком с Этель и ожидают Барнса.

— Я тоже его не очень люблю, — признался Клайв с улыбкой, когда Белсайз помянул его кузена недобрым словом.

А едет Барнс, чтобы жениться на этой милой малютке, леди Кларе Пуллярд. Вот какой осведомленный юноша! То-то он, наверное, был рад блеснуть своими познаниями в делах света и показать Джеку Белсайзу, что он, Клайв Ньюком, тоже кое-что значит.

Джек влил в себя несметное количество шампанского, и, когда они кончили обедать и в открытые окна комнаты Клайва в маленьком, чистеньком и уютненьком Hotel de France [111] влетели звуки оркестра, Джек предложил пройтись средь гуляющих. С ними обедал мосье де Флорак, который очень развеселился, услышав имя лорда Кью, и сказал:

— Ce petit Kio! M. le Dc d'Ivry, mon oncle, l'honore d'ne amitie tote particliere [112] .

Джентльмены втроем вышли в парк. Гуляющие шли толпами; оркестр мило наигрывал "Родина, милая родина…", и первыми, кого они встретили, были лорд Кью и лорд Плимутрок, а об руку с этим почтенным пэром шла его дочь леди Клара.

Сиятельный Плимутрок с присущей ему благовоспитанностью и учтивостью приветствовал Клайва и Флорака и поначалу не узнал Джека Белсайза в его бархатной куртке, сомбреро, надвинутом на глаза, и с бородой по пояс. Но тут леди Клара подняла очи, вскрикнула и без чувств упала на посыпанную гравием дорожку. Теперь старый граф тоже узнал Белсайза, и Клайв услышал его слова: