– Что за хамская манера – курить, когда рядом едят! – возмутился Светлов. – Правильно англичане сделали, что запретили курение в общественных местах!

– Правильно, наверное, – рассеянно согласился Юрий. – Только мне это все равно кажется одним из самых первых шагов к введению налога на дыхание. И потом, чем еще мне заняться? Пока ты доешь, с тоски помереть можно!

– Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу, – назидательно процитировал Светлов. – Чем заняться, говоришь? Думай! Хватит уже бегать по городу, как собака с консервной банкой на хвосте, поработай для разнообразия головой! Думай, Юра, думай!

– Я думаю, – сказал Юрий, наблюдая, как Светлов ест – аккуратно, даже изящно, как мальчик из интеллигентной профессорской семьи, каковым он, собственно, и являлся. – Только в голову все время лезут посторонние мысли. Вот мы с тобой сидим в хорошем ресторане – хоть и средней руки, но хорошем, – едим борщ, треплемся, а этого, как его... в общем, менеджера этого очкастого сейчас Кастетовы быки на запчасти разбирают. Ведь скорее всего так оно и есть! Мы об этом знаем, и что? Ровным счетом ничего!

Светлов поднял на него глаза и медленно опустил ложку.

– Да, – сказал он, – настроение у тебя сегодня действительно странное. Ты еще Ирак вспомни или эту... Гватемалу. Это же любимое занятие рода людского – разбирать друг друга на запчасти! Пытаясь сопереживать, ты никому не поможешь. Абстрактный гуманизм хорош в предвыборных речах и законопроектах, а гуманизму конкретному не мне тебя учить.

– Ты сам-то хоть понял, что сейчас сказал? – поинтересовался Юрий. – Гуманизм какой-то приплел... Тоже, нашел гуманиста!

– Я просто хотел сказать, что сидеть и жалобно вздыхать тебе не идет, – осторожно проговорил Светлов. – Как-то привычнее видеть тебя в действии.

– Ну вот, – расстроился Юрий, – тебя не поймешь: то думай, то действуй...

Им принесли второе, Юрий ткнул окурок в пепельницу и начал резать эскалоп.

– Ты домой к Кастету ездил? – спросил Светлов, отодвигая тарелку из-под борща и тоже принимаясь за второе.

– Звонил, – сказал Юрий. – Дома у него какие-то бабы – судя по голосам, жена и теща, – а мобильный не отвечает. Недоступен, и весь разговор. Да и с какой такой радости он сейчас станет дома сидеть? У него хлопот полон рот, он в святую инквизицию играет... Знаешь, у меня какое-то странное ощущение. По-моему, я влез не в свое дело. Чем дальше, тем сильнее запутываюсь, и толку никакого не видать. Может, я вообще не в том месте копаю? Так бы все и бросил, если бы не Веригин. На кого я работаю, кого спасаю?

– Веригина спасаешь, – сказал Светлов, с интересом глядя на Юрия поверх вилки с насаженным на нее кусочком эскалопа.

– Вот-вот, – Филатов с горечью покивал, – то-то, что Веригина, дурака и пьяницу, которого всю свою сознательную жизнь терпеть не мог. А еще – парочку законченных негодяев, которые столько вокруг себя нагадили, что теперь боятся обратиться к ментам, которые за это, между прочим, деньги получают. А от кого я их защищаю? От человека, которому они, сволочи, всю жизнь поломали и который, если их пришьет, будет в своем праве...

– Опять эмоции, Юра, – вздохнул Светлов. – Опять тебе хочется, чтобы все было только двух цветов: черного или белого...

– Да ничего мне не хочется! – огрызнулся Юрий. – За город мне хочется, на природу – шашлыков нажарить, водочки выпить, рыбки наловить, сварганить ушицу... Лето, можно сказать, на дворе, а у меня опять все не как у людей!

– А у тебя когда-нибудь было как у людей? – возразил Светлов. – Знаешь, что мне кажется? Мне кажется, что этот их несчастный Туча тут действительно не при чем. Видишь, какие дела затеваются? Студия звукозаписи, пропавшие деньги... Какой там Туча!

– Да это всем кажется, – устало отмахнулся Юрий, – а толку? Это похоже на роман Агаты Кристи. Этот, как его... «Десять негритят». Все знают, что убийца – один из них, и никто ничего не может сделать, все умирают один за другим, как бараны на бойне...

– Да, – согласился главный редактор, – что-то общее есть. Впрочем, аналогии – штука скользкая. В конце концов, знающие люди давно говорят, что вся мировая литература, все искусство построено на бесконечном обыгрывании очень ограниченного количества простеньких сюжетов.

– При чем тут искусство? – возмутился Юрий. – Литература тут при чем?

– Как это? – удивился Светлов. – Ты же сам заговорил об Агате Кристи. Вот я и подумал, что ты хочешь за едой побеседовать на отвлеченные темы, на время забыть о злобе дня... Ну, ты меня понимаешь.

Юрий немного посверлил его тяжелым взглядом, а потом молча опустил глаза в тарелку и принялся за свой остывший эскалоп. На улице глухо, как в бочку, громыхнуло, оконное стекло завибрировало в раме. Прохожие на площади уже не шли, а почти бежали, и даже автомобили, казалось, начали двигаться быстрее, как будто они тоже боялись промокнуть.