Путь на остров Самос занял несколько дней, и эти дни, проведенные в раздумьях и борьбе с собственной гордостью, отняли у Тиберия сил не меньше, чем год жизни на Родосе в условиях общего агрессивного неодобрения. Ему было уже 42 года. Свою службу он начал задолго до рождения Гая Цезаря, и к тому времени, как Гай появился на свет, Тиберий уже был прославленным полководцем и полезным для государства чиновником. Долгие часы ожидания, которые Тиберий проводил на корабле, в оцепенении разглядывая проносившиеся мимо волны или бесконечно расхаживая по палубе, сопровождались горькими раздумьями. Он опять вспоминал покойного брата и со стыдом признавался сам себе, что Друз никогда бы не опустился до лизания пяток наглому юнцу Гаю, а Тиберий ехал на Самос именно с этой целью — лизать пятки.

Наконец корабль причалил в самосской гавани. Испытание начиналось. Тиберий непроизвольно съежился, чтобы плечи не казались такими широкими, чуть ссутулился, чтобы не очень смущать Гая превосходством в росте, и разместил на лице самую угодливую и верноподданническую из своих улыбок.

Центурион, начальник охраны нового малоазийского наместника, встретивший Тиберия в порту, временно запретил ему являться к своему господину с визитом. До выяснения обстоятельств. Так что Тиберий начал терпеть унижения еще до встречи с Гаем. Однако маску смирения, которую он надел, снимать не полагалось, и Тиберий даже поблагодарил центуриона за хорошую службу и заботу о безопасности Гая. Переночевал он в дешевой гостинице, не предназначенной для высоких гостей.

Резиденция Гая располагалась в большом поместье — в просторном доме, принадлежавшем ранее прежнему наместнику и являвшемся в каком-то смысле государственной собственностью. Тиберий был допущен в резиденцию один — Фигула в качестве сопровождающего ему взять с собой не позволили. Пройдя несколько кордонов стражи и на каждом шагу подвергшись короткому, но неприятному допросу (а на последнем кордоне — даже осмотру на предмет спрятанного в складках тоги оружия), Тиберий вошел на территорию резиденции.

Его поразило количество народа, бывшего там. Множество людей в белых тогах с сенаторскими и всадническими полосами, военные в латах, должностные лица из Греции в плащах поверх хитонов и представители парфянской и армянской знати в своих богато украшенных, но все же варварских кафтанах и штанах, заправленных в сапоги с загнутыми вверх носами. Среди посетителей и гостей Тиберий увидел немало знакомых, и не только среди тех, кто носил тоги, но и среди парфян и армян, в частности — тех, кто благодаря ему, Тиберию, в свое время сохранил голову и состояние. Уж эти-то несколько человек должны были помнить! Но… как бы не помнили.

Римские знакомые не притворялись — им не было нужды делать вид, что Тиберий им незнаком. Им даже полагалось его узнавать — как же не узнать врага своего хозяина? На приветствия Тиберия они подчеркнуто не отвечали, провожали его взглядами — кто насмешливым, а кто и злым. Переговаривались между собой, обсуждали дальнейшую судьбу Тиберия и даже не понижали голосов. Поприветствовав всех, Тиберий прошел, куда ему было указано, — в дом, где его должен был принять новый наместник.

Гай сидел в высоком кресле со спинкой и подлокотниками, небрежно развалившись и выпятив нижнюю губу. Вероятно, он полагал, что у чиновника такого ранга губа обязательно бывает выпячена, а то его не станут воспринимать с надлежащей серьезностью. Он выдержал долгую паузу после того, как Тиберий, улыбаясь, приблизился и поприветствовал его.

Военные, окружавшие кресло Гая (а в комнате в основном были военные), разглядывая посетителя, старались подражать своему начальнику в невежливости. Но Тиберий не мог не обратить внимания на молодого офицера-преторианца с красивым смуглым лицом (чем-то он напоминал Калиба), смотрящего на него с неожиданным для всей компании дружелюбием. И любопытством. Этот взгляд молодого приближенного Гая (офицер стоял совсем рядом с креслом) почему-то придал Тиберию уверенности.

— Я не мог не приехать к тебе, уважаемый Гай Цезарь, — сказал Тиберий, прерывая паузу. — Я поздравляю тебя с высоким назначением и радуюсь вместе с тобой.

Он рассматривал Гая, которого не видел больше пяти лет. Безусловно, мальчишка изменился с тех пор. Можно сказать, что возмужал, но, можно сказать и так: постарел. Насколько это слово применимо к девятнадцатилетнему юнцу. Верно говорится, что порочная жизнь старит человека сильнее всякого труда. Лицо Гая было нездорово бледностью человека, долгое время проводившего ночи в пьяных разгулах. Но, приобретя большой и сомнительный опыт, Гай остался мальчишкой, которому доверена большая власть. Опытный политик не станет так открыто выражать свои чувства в присутствии подчиненных. Тем более — родственные чувства.

— Ты мог и не приезжать, — сказал Гай неожиданно высоким, ломающимся голосом. — Я бы как-нибудь пережил такое несчастье.

«Так, — подумал Тиберий, — юный наместник не придумал ничего лучше, чем перенять грубоватую манеру Августа. Это уже лучше. Значит, надо начать с прямой и откровенной лести, которая самого Августа всегда приводила в более доброе настроение».

— Ты прав, Гай Цезарь, абсолютно прав, — сурово, но сдержанно проговорил Тиберий. — Этот визит гораздо нужнее мне самому, нежели тебе. Я виноват перед всеми. Перед начальством, перед императором Августом, — Тиберий хотел было упомянуть Юлию, но все же решил этого не делать, — И перед тобой я виноват, Гай Цезарь. Чувство вины стало для меня невыносимым, и я хотя бы должен попросить тебя о прощении. Моя жизнь бесславно заканчивается, твоя — только начинается, и она начинается блистательно. Мне трудно будет доживать мои последние дни, зная, что на меня сердится такой человек, как ты, Гай Цезарь.