А вторая причина, не менее важная, чем усиление Германии, заключалась в самом Тиберии. Германцы помнили Тиберия, помнили свое поражение, и каждый их воин бился с удвоенной силой, подогреваемый чувством мести. Тиберий же, получив верховную власть, во что бы то ни стало старался оправдать доверие императора и римского народа. В этот раз он должен был одержать над мятежными варварами еще более убедительную победу.

Не считая мелких стычек с летучими отрядами германцев, со времени начала кампании произошло около сорока сражений, а войне все конца не было видно, и главное — непонятно было, кто побеждает. Германцы несли потерь, как правило, в несколько раз больше, чем римляне, но количество их не убывало: то из одного, то из другого места приходили сведения о появлявшихся там крупных германских соединениях. Вожди, считавшиеся безнадежно разбитыми со всем своим войском, неожиданно объявлялись в тех же краях, откуда только что были отведены римские когорты. Непонятно было, на каких союзников можно опираться: порой целые деревни, население которых вроде бы поддерживало римлян, за одну ночь пустели, жители их перебирались в леса, где строили базы для нападения на бывших друзей. Таких баз по всей Германии было очень много.

Восемнадцатому, девятнадцатому и двадцатому легионам приходилось то и дело принимать пополнение из необученных новобранцев. На этой войне смерть была к римлянам не слишком благосклонна и собирала урожай в количествах, значительно больших, нежели в былые времена. Из всех достижений римской культуры германцы переняли, пожалуй, лишь одно — умение воевать.

Никто никому не давал покоя — ни Тиберий германцам, ни германцы Тиберию. Возможность расстаться с жизнью — сегодня, сейчас — для каждого солдата была столь ощутимой, что мало кто находил в себе желание думать о чем-то другом, кроме войны.

Вот почему взводный Кассий Херея мог догадываться о содержании солдатских разговоров.

Впрочем, сегодня было все-таки повеселее благодаря такой удачной ошибке повара. В палатке то и дело слышалось громкое бурчание в чьих-то кишках, и оно встречалось дружным смехом. Точно таким же смехом приветствовали солдаты каждого возвращающегося с вынужденной прогулки за заградительный вал. Вовсю обсуждалось, какое именно лекарство станут выдавать лекари.

— Есть такая травка, медвежье ухо называется. Ее варят и дают пить отвар. Горько, но при поносе помогает.

— При хорошем поносе это не поможет. Нужно что-то вяжущее. Черемуха, например.

— Ты что, врач? Тоже мне — вяжущее. Смотри, как бы тебя самого не связали.

— Ну и что же, что не врач. А зато у нас в Байях по соседству врач жил. Полгорода лечилось. А мы, мальчишки, все, бывало, возле дома крутимся.

— В Байях, говоришь? Врач? Представляю.

— Ничего ты не представляешь. Он грек был, понятно? Греки все врачи хорошие.

— Ну, ну. Представляю. Вот он, такой грек, приезжает в ваши занюханные Байи…

— Возьми это слово назад. Или я за себя не ручаюсь.

— Тише, ребята, тише. Не надо ссориться.

— Ну ладно, Теренций, прошу прощения. Беру «занюханных» назад. Но дело не в этом. А приезжает такой грек в ваши… в ваш город и говорит, что он, мол, лучший ученик великого такого-то, и самого тоже зовут Эскулапом, и не меньше. Снимет домик, развесит по стенам гравы сушеные, наставит везде горшочков с разными зельями — вот к нему все и бегут лечиться. Как же — грек! Асклепиад! А сам — обманщик. Нет, лучшие врачи все в Риме.

— Так ты сам же не из Рима?

— Ну и что? Я жил недалеко от Брундизия. Но для меня главное — справедливость. Я знаю, что лучшие врачи в Риме, и так и говорю. Мой отец в Рим ездил, когда у него горло нарывало. Наши лекари ему только полоскание назначили, и не помогало. А в Риме ему нарыв вскрыли, поплевался немножко гноем, и все прошло.

— Ну допустим. Так ведь в Риме-то что, нет врачей греков?

— Почему нет? Как раз большинство.

— Погоди, погоди. Ты ведь только что сказал, что греки — обманщики! Как же так? Братцы, вы же слышали, что он сказал?

— Слышали.

— Правильно, Теренций. Он так и сказал.

— Ну вот. Что же получается? Наши греки, в Байях, значит, плохие, а те, что в Риме, — хорошие?

— Дело-то не в греках. Ты будь хорошим врачом сначала, а там посмотрим — грек ты или еще кто.

— Нет, ты погоди. Ты от своих слов отказываться не можешь — тут все свидетели. Ты говорил, что у нас, в Байях, греки обманывают людей. Признайся, Магон, говорил?

— Слушай, Теренций. Что ты привязался ко мне с твоими греками? Я сказал, что есть врачи плохие, а есть хорошие. В Риме.

— Нет, Магон. Это ты ко мне привязался. Ты нарочно, да? Потому, что у меня бабка была гречанка?

— Сходи-ка облегчись. А то ты что-то давно сидишь и не выходишь. И на твою бабку мне чихать. У меня самого, может, отец наполовину грек. Видишь, какой у меня нос? От отца.

— Я тебе сейчас расшибу твой нос!

— Тихо! Тихо! Успокойтесь!

— Шуток не понимаешь, Теренций? Сейчас поймешь — вон взводный услышал!

Кассий Херея и в самом деле обратил внимание на возникшую перепалку. Он отложил в сторону нагрудник, который чистил, поднялся во весь рост.