Тёма в разных видах.

Жанна.

Он сам.

И снова Жанна.

Мелочи, детали, простое вещество обыденности. Скучное, но прочное. Какие-то события налетают извне, радуют, пугают, раздражают участников действа, производят вброс адреналина, но ничего по сути не меняют, неподвижный каркас остается.

Семейный альбом досмотрен. На последней странице – оставлено место. Для завтрашней фотографии, роскошной, торжествующей. Прекрасный эпилог романа с хэппи-эндом. Ульянин фотограф Серега должен сговориться с ателье, сгонять и отпечатать карточку, пока они сидят и выпивают; перед тем как разойтись, все распишутся на обороте, и фото будет вставлено в прорезь.

Версии будут сдуты, как пыль. Он кое-чему научился у Котомцева: например, продумывать мизансцены.

Завтра Жанна вернется от Яны, что-то она к ней зачастила; они пройдут по Чистопрудному, никакого «жигуленка» не будет – «жигуленок» давно уже пропал, как только завершились постановочные съемки; Ульяна экономит, и она права: заказ практически исчерпан, что тратить деньги на лишний контроль.

Они чуть-чуть опоздают, остальные уже соберутся; Степан пропустит Жанну вперед, а сам как бы замешкается в раздевалке; она войдет в ресторанный зал, и обомлеет. «Ностальжи» на этот вечер выкуплен – специально для нее; в зале только семеро гостей, за единственным столиком, все в маскарадных масках, но, кажется, понятно, кто такие. Она, считай, уже в ступоре, а тут еще гаснет свет, по его самоличной команде в зал вплывает пылающий торт, в свечах искрится надпись «Первое апреля!», все смеются, шумят, электричество вспыхивает, маски сброшены, Котомцев, Забельский, Ухтомский, Даша, Ульяна и Анна: все главные участники житейского спектакля, без которых шутка бы не удалась. И еще – Седая, Яна: это чтобы Жанне было чуть уютней.

Жанна растерянно оглядывается, и тут он весело вручает ей первый альбом, и она разочарованно краснеет. Он отдает ей второй альбом, и до нее доходит, что к чему. А дома… дома приходит время для последнего, семейного альбома. И тут уж ей становится окончательно ясно, зачем он, негодяй такой, жестокий деспот и тиран, подлец, предатель, чурбан, все это затеял. Да лишь затем, чтобы она, померкшая, ставшая пресной, сревновала; сревновав, напряглась бы; напрягшись, рассердилась; рассердившись, втянулась в интригу; а втянувшись, ожила, помолодела, расцвела. Горько нам было, пускай станет сладко. Аплодисменты, занавес, цветы. А на утро… на утро припасен еще один сюрприз.

Он блестяще провел свою партию; завтра вечером – сеанс разоблачения, шампанское и первоапрельский торт. А сейчас пора в спортивный клуб, растягивать стареющие сухожилия, качать энергию, удерживать форму. Каждый сам решает, как ему проще дожить уходящую жизнь: в упругой моложавой оболочке, или в рыхлой, стареющей; долго-долго сопротивляясь давлению смерти или затевая с нею быструю игру в поддавки.

Вот и все: подытожила Жанна.

Иван подтвердил: вот и все.

Каждый вложил в эти слова – свое. Она – веселый намек на будущее, он какое-то смутное беспокойство. Даже попытался поделиться: «Знаешь, я хочу сказать…», но передумал. Передумал и передумал. Его святое право. По любому детективный сюжет развязан, формальный контракт исчерпан, а что будет впереди – покажет жизнь, потому что жизнь мудрее. Остается возвратить хозяину техническое средство, ненавистный и прекрасный навигатор, от которого давно нет никакого толку. Но как же с этой штукой трудно расставаться!

– Ваня, подожди минутку. Посмотрю последний раз. Доиграю в сыщика: когда-то еще придется!

Экран налился привычным серо-синим светом. Проявилась цветная трасса, Подмосковье; шарик покатился колобком. Бог ты мой! да ведь они же рядом. Иван и Жанна за Николиной горой. А Мелькисаров в соседней Барвихе. Между ними километра полтора, не больше. Шарик закатился в калитку, как мячик в нарисованные ворота; поселок «Veteransky», дом 15. Жанна ахнула и впала в ярость, чуть не захлебнулась прошлым:

– Да я же знаю, где это! мерзавец, подлец и скотина.

Сначала в сауну, оттуда на дачу, до завтра. В оба конца – электричкой; никаких автомобилей. Пускай Рябоконь еще помучается, погадает: как же так? маячок в Переделкине, машина до полудня во дворе? А в четыре и машина пропадет: ее отгонит Вася, вроде бы отпущенный на выходные. В сумку со спортивной формой отправились съемные объективы, складной штатив; в рюкзак, за плечи – килограмм говядины в пластмассовом контейнере, моченые помидоры, яблоки, любимый охотничий нож для нарезки прозрачных кусочков – милое дело, разогреваешь электричеством специальный камень, не смазывая маслом, обжариваешь мясо с двух сторон, и на тарелку.

У выхода из лифта стояли мужички, дочерна загорелые. Один высокий и желтоволосый, ростом со Степана, в замасленной дубленке, другой – недомерок в расстегнутой куртешке, глазки глубоко посажены, бровки кустистые. Типичные мастеровые, причем не высшего разряда; у кого же в их доме ремонт? Не слышно, чтоб стучали и сверлили. Недомерок как будто знаком… не он ли заходил на днях из ДЭЗа, проверил трубы?..

Мастеровые уважительно посторонились. Степан шагнул вперед и почувствовал острый удар в сердцевину затылка, как будто бы на голове раскололи грецкий орех. Потянуло вниз, к земле, лбом на мраморные ступени. Он себя пересилил, отшатнулся назад, удержал равновесие, инстинктивно прикрыл пах левой рукой и почти не глядя нанес сокрушительный удар правой. Костяшки вошли во что-то мясистое, хрящеватое, упирающееся в кость; «ухо!» – вскрикнул высокий и пригнулся; звякнул металлический предмет. (Молоток?). Недомерок брызнул в сторону. Степан прыжком рванул к будке консьержки; будка пуста, записка: «Буду через 10 мин.».