– Неплохая доходность – удар по башке, десять лимонов твои. Эужен, ты сам-то понимаешь, что говоришь? – Прикушенный язык уже плохо слушался. – Ты себе как десять миллионов представляешь? Это двадцать набитых кейсов. Даже если б они у меня были, ты что ж думаешь, я бы их дома держал, под кроватью?

– Мы тебе факс-модем дадим, компьютер, пошлешь рыспржение в банк, дврность на представителя оформим, черного нотарыуса подгоним, все продумано.

Как ни было больно и страшно, Степан вольготно рассмеялся.

– Кто меня будет в банке представлять, ты, что ли? Не обижайся, Эужен, посмотри на себя в зеркало, тебя охрана на порог не пустит. И где ж ты видел русский банк, который выдаст наличными десять лимонов? в один день? да еще не владельцу счета? да еще распоряжение – по факсу? Тебя проверять будут неделю, а потом сдадут.

– А ты из швейцарского прикажешь присл’ать.

– Господи, да кто ж тебе эту чушь впарил? Чтобы западник перевел десятку? В Россию? В отсутствие клиента или его юриста? На чужой счет? Ты фильмов насмотрелся, дорогой. Это бред. Да и нет у меня таких денег, и не было никогда.

– А сколько есть?

– Практически нисколько.

– А вот это врешь, – равнодушно возразил Эужен.

Мелькисаров мирно объяснил, как выстроены брокерские отношения, что такое деньги в акциях и доверительном управлении; когда их можно выводить из оборота, а когда нельзя; Эужен ничего не понял.

– Скажешь брокеру, чтобы акции продаль.

– С тобой каши не сваришь.

– А я кашу не люблю. Захочешь жить – придумаешь, что делать. Но сначаля сдай адрсочки.

– Они-то тебе зачем?

Эужен четко и коротко изложил план; уже не такой фантастический, тут кто-то Эужена явно научил.

Он собрался похищать богатеньких. Но не тех, известных, которые в офисах и под охраной, а тех, у которых средствов полно и никаких налогов не уплочено. Нет налогов – заплатят сколько скажут. А у каждого такого, без налогов, есть еще безналоговый друг, и еще, и еще, и еще. Одного берем, другого отпускаем; отпускаем этого, прихватываем следующего: перспектива!

Вдали, за деревьями, показалась дамочка с собакой. Дамочка маленькая, собака крупная; Эужен вдавил ствол Мелькисарову в бок, прошипел: мольчи. А шибздику велел: иди поближе, сними штаны, помаши в воздухе членом, пускай баба слиняет.

Баба слиняла.

– Эужен, давай сторгуемся по-нормальному. Дома у меня наберется полтинник, еще полсотни мне под честное слово поднесут к вечеру. Сто тысяч хорошие деньги, поверь мне. Возьмешь кого-нибудь в долю, откроешь магазинчик в Лужниках, будешь счастливым человеком. Я тебя не солью, мне нет резона. Не дури, Эужен. Тебе сколько лет? Тридцать пять?

– Трцть.

– Тем более. Не лезь ты в эти дела, соглашайся, Эужен, условия реальные.

– В машину сам нырнешь, или нам подтащить? Я же тебе на чистом русском говору. Список – и одиннадцать лимонов. Завтра будет двенадцать, послезавтра – пятнадцать.

– Кинозритель несчастный. Руки развяжи, тогда залезу сам.

– Нет уж, мы л’учше поможем. Давай-ка в мешок, и на заднее сидение. Будешь картошкой. Не шали, а то Юрык пальнет, маль не покажется.

Они лежали и молчали о чем-то общем. Жанна положила голову Ивану на плечо, сосредоточенно крутила кольцо-многогранник на его узком пальце; он принюхивался к ее фруктовым волосам.

Молчали они о завтрашнем дне. И о том, что будет дальше, будет после.

В мешке было душно, на заднем сидении тряско, ушибы ныли.

Степан Абгарович прислушивался к радио («Это были новости! В Москве двенадцать часов пятнадцать минут»), пытался в уме рисовать дорожную карту. Прикидывал скорость и время в пути, переводил в условные километры, считал повороты. На какое шоссе выруливает Эужен? Похоже, на Можайку. А может быть, и нет. Но явно везут за город. Или вообще из Москвы?

Кто этим сказал о клиентах? Кто подослал? Почему безмозглых дураков, не профи? Или их использовали втемную и уберут, как только доедут до цели, а там начнется настоящий разговор?

Кисло.

Или вправду – нет заказа? Тогда еще хуже. Непонятно, как действовать. У любителя другая логика, ее не скалькулируешь. Это как читать селянам лекцию о пользе лекарства во время холерного бунта; ласково послушают, потрясут бородами, кивнут, беззлобно порвут на части и сбросят в колодец: этот с лекарями заодно, отравитель, немчура, ату! Он, Степан, подставлял свои обильные мозги в пустые головы чернявых, придумывал умную чушь насчет удвоенной слежки, а дело было просто до позора: они действительно не понимали, что их видят! И даже та проверка на дороге, устроенная лейтенантом, не в зачет. Стряхнули чувство угрозы, как пыль, и вернулись на исходную позицию. Потому что не сознавали – что случилось.