Второй раз он «напал» на Антипатра в присутствии первосвященника и Малиха.

— Ты доставляешь им вино, ты отдаешь им на поругание наших женщин, — кричал он, сверкая глазами, с искаженным от злобы лицом, — ты сам погряз в разврате и толкаешь туда своего несчастного сына! — Обернувшись к первосвященнику и тыкая в сторону Антипатра своим толстым, кривым, поросшим жесткой щетиной пальцем, он восклицал: — Скажи, скажи ему! Он привез сюда царицу Юдифь словно непотребную девку, — наверное, он приготовил ее для этого нечестивого Антония!

Гиркан часто-часто моргал глазами, неопределенно водил головой и, умоляюще глядя на Антипатра, говорил, вздыхая:

— Все это как-то нехорошо, Антипатр. Ты, конечно, всегда знаешь, что делаешь, и я всецело доверяю тебе, но люди… — он снова вздыхал, — люди не понимают, что же такое происходит.

Антипатр спокойно выслушал обвинения Пифолая и осторожную речь первосвященника.

— Я отвечу обвиняющим меня, — сказал он, обводя присутствующих взглядом (он сказал «обвиняющим», хотя Малих не бросил ему ни одного укора и вообще не выговорил ни единого слова) и останавливая его на Гиркане. — Первое. Женщины, о чести которых так печется благочестивый Пифолай, блудницы и занимаются в римском лагере тем же, чем они занимались в Иерусалиме, святом городе. Если их присутствие в римском лагере делает его гнездом разврата, то что же сказать о Иерусалиме, где они пребывают постоянно?

— Ты святотатствуешь! — прокричал Пифолай.

— Нет, — отрицательно покачал головой Антипатр, — я только сообщаю положение дел. Кроме того, — продолжил он после короткой паузы, — римляне — наши союзники, и я не хочу, чтобы они стали нашими врагами. Сейчас они довольствуются блудницами, но если мы разозлим их, они возьмут наши города и вот тогда по праву победителей надругаются над нашими дочерьми и женами. Пусть первосвященник скажет, что я не прав.

Первосвященник ответил очередным вздохом — прерывистым и продолжительным.

— Что же до меня, — сказал Антипатр, — то я вынужден изображать перед римским трибуном гостеприимного хозяина, ведь он находится на нашей земле. Пока на нашей. Второе. Юдифь я привез не на поругание, как говорит Пифолай (я знаю, что он и сам не верит этому), а для того, чтобы она уговорила сына сдаться. Или вы хотите, чтобы римляне захватили Александра и распяли его? Он враг первосвященника Гиркана, а значит, и мой враг. Но, несмотря на это, я не хочу, чтобы пролилась хотя бы капля крови великого царского рода.

— Ты хочешь, чтобы римляне завоевали нас! Тебе недорога свобода Иудеи! — воскликнул Пифолай и, подняв руку, посмотрел вверх.

Антипатр усмехнулся:

— Прежде чем говорить о свободе Иудеи, надо бы решить наши внутренние распри. Вот ты, Пифолай, только что в присутствии первосвященника назвал Юдифь царицей. Слов нет, она достойная женщина и перенесла много несчастий на своем веку. Но она не царица, а лишь жена младшего брата первосвященника Гиркана, которому, по всем нашим законам, полагалось взойти на царский престол. Так-то ты чтишь наши законы, если не таясь называешь Юдифь царицей.

— Я хотел сказать… — пробормотал Пифолай, покосившись на Гиркана, но Антипатр не дал ему договорить:

— Я понимаю, ты ошибся, ты хотел сказать, что Юдифь — жена самозваного царя. Ведь ты это хотел сказать?

Пифолай не ответил, плотно сжал губы и исподлобья с ненавистью глядел на Антипатра. А тот продолжил, с каждым словом все возвышая голос:

— Если бы вы не поддерживали Аристовула, то он не решился бы на мятеж, не посмел бы объявить себя царем — и римляне не пришли бы к нам. Так кто же больше печется об Иудее — ты, называющий жену самозванца царицей, или я, преданно служащий законному наследнику?!

Он закончил и, почтительно склонившись перед первосвященником, произнес:

— Дозволь переговорить с тобой с глазу на глаз.

Гиркан, словно его толкнули, быстро поднял голову,

недоуменно посмотрел на Антипатра и, только теперь поняв, что тот хочет от него, мягко махнул рукой в сторону стоявших чуть поодаль иудейских полководцев:

— Идите, идите, я устал.

Малих поклонился первосвященнику достаточно низко, а Пифолай только кивнул.

Когда они вышли, Антипатр спросил Гиркана:

— Ты доверяешь мне?

Тот удивленно посмотрел на него, широко раскрыв слезящиеся глаза:

— Доверяю? Конечно. Но почему ты спрашиваешь?

— Потому что я люблю тебя, — ответил Антипатр и, посмотрев на дверь палатки, добавил: — Позволь мне удалиться.

Антипатр ушел, а Гиркан, оставшись один, долго сидел неподвижно, глядя себе под ноги и придерживая руками голову. Он доверял Антипатру, но боялся его, порой смертельно. Время от времени ему снилось, что Антипатр ночью входит в его палатку — крадучись, с длинным кривым кинжалом в руке. Он просыпался в страхе, и невольно рука его тянулась к горлу.