Лишь только он открыл глаза, стоявший у двери слуга сказал, что первосвященник хочет видеть Ирода. Ирод раздраженно отмахнулся от слуги. Вставать не хотелось, а уж тем более видеть Гиркана. После посещения дома Александра Ирод понял то, чего раньше не понимал и о чем никогда не задумывался: Гиркан и Аристовул, их дети и внуки одной крови, одного рода — царского. Они могут враждовать, могут даже желать смерти друг другу, но все равно они единое целое, во всяком случае для всех остальных, друзей и врагов. Они — правители, а он, Ирод, вместе с отцом и братьями — подданные, в сущности, просто слуги. А потому, как и Аристовул, как и Александр, Гиркан может быть их врагом, но никогда не станет другом. И все то, что он говорит Антипатру, все то, что он говорит Ироду (называя его сыном), есть одни только слова, продиктованные обстоятельствами, одна лишь обманная оболочка. Тогда как внутри…

Все было понятно, и Ироду не хотелось даже думать об этом. Теперь он тверже, чем раньше, тверже, чем когда-либо, и яснее понял, что для того, чтобы жить и властвовать, нужно прежде всего извести их царскую породу. Убить всех, всех до одного, не принимая во внимание ни пол, ни возраст, ни степень опасности каждого из них. Только Мариам он оставит жить. Не потому, что она прекрасна, не потому, что он любит ее, и даже не потому, что она его звезда-судьба. Нет, он оставит ее в живых совсем по другой причине — он женится на ней и наденет ее как праздничный хитон, на котором будет написано: «Царь», и всякий — иудей, идумей или римлянин — легко прочтет это.

Так говорил себе Ирод и никак по-другому говорить не хотел. Правда, в отличие от сознания, где Мариам причислялась к проклятому царскому роду, было еще другое — область, где правили чувства. И в этой области его тела, в этой части его существа — там была любовь к Мариам. К прекрасной Мариам, к звезде-Мариам, к судьбе-Мариам. И Ирод ощущал, что эта часть его существа не подвластна сознанию, что, даже если убить Мариам, любовь не исчезнет. Любовь была, но сейчас он не желал думать о любви.

В дверь осторожно поскребся слуга. Только поскребся, так ничего и не выговорив, — боялся гнева Ирода. Ирод вздохнул и встал. Гиркан, как и все они, тоже будет уничтожен. Но не теперь, позже, когда поможет уничтожить всех своих родственников и, главное, отдаст Ироду Мариам.

Он вошел к Гиркану и улыбнулся с порога:

— Прости, что я не пришел к тебе сразу.

Гиркан сидел на ложе, свесив голые ноги. Они не доставали до пола. Лицо его было бледным, но не более, чем всегда, так что вид первосвященника можно было назвать здоровым.

— Ирод, Ирод, сын мой! — проговорил он с чувством, протягивая к нему руки.

Тот подошел, опустился на колени, склонил голову.

Гиркан положил ему руки на плечи:

— Ну что? Что тебе сказал Александр?

Ирод смотрел на голые ноги первосвященника — дряблая кожа, синие прожилки, редкая рыжая щетина — и чувствовал отвращение. Но когда он поднял голову, лицо его выражало нежность. Он сказал:

— Я люблю тебя больше жизни!

Гиркан нетерпеливо покивал — признания Ирода сейчас ему были не нужны — и повторил вопрос.

Ирод ответил, что Александр оказался к нему благосклонен и простил его. Гиркан удивленно проговорил:

— Простил? Тебя? Но почему?

Ирод ответил не задумываясь и с той же нежной улыбкой, с какой только что говорил о своей любви к Гиркану:

— Он сказал, что прощает меня, потому что я верно служил тебе. Так и сказал: «Прощаю только потому, что ты верно служил дяде».

Маленькие глаза Гиркана блеснули, Ирод почувствовал, как руки первосвященника сжали его плечи.

— Так и сказал?! Он так тебе и сказал?!

Ирод ответил просто:

— Да, конечно.

После того как он решил, что убьет Гиркана, говорить с первосвященником стало очень легко — не нужно было следить ни за словами, ни за выражением лица, ни за жестами. Все происходило само собой, не требовало от Ирода никаких усилий. Ведь в его глазах Гиркан был уже мертв, а притворяться в присутствии мертвого и унижаться перед мертвым очень легко.

Первосвященник еще несколько раз переспрашивал Ирода, просил рассказывать подробно, как там все происходило у Александра, как вела себя Юдифь. На его лице надежда сменяла страх, а страх — надежду. Наконец он отпустил Ирода, и тот удалился к себе.

Рано утром Ирод стоял у ворот дома Александра, держа лошадь за повод. Он не взял с собой никого для сопровождения, даже просто слуг, решил ехать один. А слуги Александра суетились у ворот, водили коней, укладывали вещи в повозки. Они делали вид, что не замечают Ирода. Может быть, им так было приказано. Скорее всего, потому, что Ирода в Иерусалиме боялись все. Если так, то Александр решил унизить его еще больше.

Но Александр ошибался (хотя и не мог этого знать), Ирод не чувствовал унижения. Ведь все они, кроме Мариам, для него были мертвы, а Александр — первый из мертвецов. Так что не только унижения не чувствовал Ирод, стоя перед воротами дома Александра, но и простой неловкости. И это при том, что он сам придерживал лошадь за повод, а слуги хозяина старательно изображали, что не замечают его.