Картинка вырисовывалась настолько ясная, четкая, складная, что Леся на секунду поверила, что убил отца именно Ванечка Брагин, младший сын. И те ключи, что она нашла на месте преступления, вполне вписывались в версию, что убийцей является именно наркоман. Пара простецких ключиков от английского замка вполне подходит по стилю не сценаристу Борисоглебскому, не актрисе Манировой, не линейному продюсеру Пете Брагину, а именно Ване с его существованием где-то в притоне…

Леся остановилась перед пятиэтажкой в глубине улицы Юных Ленинцев. Сверилась с адресом. Все правильно, Ваня обретается здесь.

Тихий двор, тополя вымахали вровень с домом, на детской площадке пусто. Идти к наркоману стало еще страшней, чем представлялось на шумной Мясницкой. «Я только позвоню в дверь, – стала уговаривать себя Леся. – Я не переступлю порог квартиры. Я удостоверюсь, что Иван там (или его нет), сообщу по телефону Нику и отчитаюсь перед заказчицей. И все. Даже если он дома, я не стану разговаривать с ним…»

И все равно она боялась. Однако очень хотелось взять реванш за сегодняшние неудачи. И еще в ней жила воспитанная мамой-учительницей привычка доводить собственные начинания до конца, привычка выполнять обязательства, данные прежде всего самой себе, – привычка, однажды уже доведшая ее до беды… Но… Люди редко учатся на собственных ошибках. Они раз за разом наступают на одни и те же грабли, потому что таков их характер…

В сердцевине Лесиной личности жила послушная девочка, исполняющая все просьбы старших. И она заставила ее пренебречь страхом. И не послушать собственную интуицию, которая прямо-таки вопила: «Не надо, не ходи!» – и переступить порог подъезда, где проживал наркоман.

Консьержем здесь и не пахло, домофон был вырван с мясом, на облупленных стенах красовались жалкие граффити, признания в любви и неприличности. Воняло мочой – кошачьей и человеческой. Подъезд являл собой разительный контраст с подъездами, где проживали прочие представители клана Брагиных.

Леся поднялась на третий этаж, где находилась квартирка наркомана. Душа девушки замирала.

На площадке перед жилищем Ивана к туалетным запахам прибавилась вонь, источаемая то ли марихуаной, то ли самодельным «винтом» – детство в рабочем районе Т-ка научило Лесю распознавать, как пахнут наркотики. И бежать от этого запаха, как от чумы. Но теперь она шла на него – потому что так было надо . Она исполняла свой долг.

У двери наркомана, обитой вагонкой (кое-где сломанной и сожженной), вонь усилилась. Девушка потянулась к звонку – он оказался вырван с мясом, даже провода не торчали. Леся затаила дыхание и тихонько постучала в дверь костяшками пальцев. Молчание было ей ответом. Девушка постучала снова, громче.

И тут от ее ударов дверь распахнулась.

В прихожей было темно, хоть глаза выколи. Наркотическая вонь с удвоенной силой ударила в нос.

– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула Леся.

Нет ответа. Она воскликнула громче:

– Можно войти?

Внутри застыла тишина. И темнота.

И тут Леся, была не была, переступила через порог квартиры.

Несмотря на яркий день, в прихожей оказалось темно. Тусклый свет проникал в жилище только сквозь растворенную дверь. Прямо на полу прихожей валялась всяческая одежная рухлядь. Девушка переступила ее и замерла. Глаза постепенно привыкали к сумраку.

– Есть кто живой? – крикнула она во весь голос.

И тут из комнаты донесся отзыв – слабый, тихий. Словно кто-то прошелестел:

– И-и-и…

То ли пить просил, то ли пытался прокричать «помогите».

Забыв об опасности, Леся ринулась в комнату.

Окна в ней былиь завешены – но не портьерой, а почему-то географической картой. Лишь снизу, в щель между Антарктидой и подоконником, падал узкий луч. Он слегка освещал царивший в комнате шурум-бурум: тряпье на полу, бутылки (в том числе пара разбитых), два матраца со скомканными грязными простынями, опрокинутый стул и тумбочку, на которой стояла тарелка с засохшей едой.

А посреди комнаты, на полу, навзничь лежал молодой человек – почти мальчик. Глаза его были полузакрыты, а из его уст раздавался тот самый призыв, который Леся слышала в коридоре:

– П-мм-ги-и-ите…

Однако не от наркотического опьянения, как можно было подумать с первого взгляда, страдал юноша и не от кошмаров, навеянных адским зельем, просил избавить его…

Леся разглядела, что на полу, прямо под телом, растекается черная лужа. А неподалеку валяется большой мясницкий нож, лезвие которого окрашено тем же черным.

Лицо юноши – даже в сумраке было видно, насколько оно изможденное и бледное – показалось Лесе странно знакомым. Через секунду она поняла почему: его черты повторяли (но, как и в случае с Петей Брагиным, в ослабленном, искаженном виде) черты отца.

– Ванечка, – с ужасом вырвалось у девушки, – что они с тобой сделали?

Молодой человек вдруг дернулся всем телом, открыл глаза и протянул обе руки к Лесе. Она отшатнулась, а из горла умирающего вырвался хрип:

– Кар…

И тут он уронил обе руки на пол, раздался какой-то костяной стук, и этот звук показался Лесе таким ужасным, что она почувствовала дурноту, а через секунду потеряла сознание. Тело ее медленно осело на пол.