Как только оборванный солдат заговорил на эту тему, юноша весь задергался.

– Да что ты ко мне пристал?
– теряя голову, крикнул он и яростно взмахнул рукой. Он ненавидел сейчас оборванного, с радостью придушил бы его. Однополчане

словно сговорились между собой. Только и делают, что вздымают призрак его позора на острие своего любопытства. И он снова взвыл, точно загнанный зверь: - Отстань от меня!
– При этом повернулся к своему спутнику с неприкрытой угрозой.

– Господи, да у меня и в мыслях не было приставать к тебе,- ответил тот.- Бог свидетель, у меня своих забот хватает.- В этих словах звучало подавленное отчаянье.

Глядя на оборванного с ненавистью и презрением, продолжая вести мучительный спор с собой, юноша жестко сказал:

– Прощай.

Оборванный недоуменно воззрился на него.

– Да что же это, братец? Куда ты идешь?
– спросил он дрожащим голосом.

И тут юноша увидел, что во всем его облике начинают проступать черты тупой отрешенности, как у того, первого. Мысли у него явно стали мешаться.

– Слушай… слушай… погоди минутку… Том Джемисон… слушай… так не пойдет… не годится так… Куда ты идешь?

Юноша неопределенно указал куда-то в сторону.

– Туда,- ответил он.

– Нет… нет… ты послушай…- бессвязно, как полоумный, забормотал оборванный солдат. Голова у него свесилась, он с трудом выговаривал слова.- Так не годится, Том Джемисон… не годится… Я тебя знаю, упрямый ты осел… Хочешь вернуться туда… с такой раной… Неправильно это… послушай, Том Джемисон… неправильно… Не хочешь, чтобы я о тебе позаботился… слушай, не годится… не годится… тебе идти туда… ты раненый… это никуда… не… не годится…

Вместо ответа юноша перескочил через изгородь и зашагал прочь. Оборванный что-то жалобно блеял ему вдогонку.

Один раз юноша все же злобно оглянулся.

– Чего тебе?

– Слушай… постой… Том Джемисон… слушай… так не годится…

Юноша не остановился. Потом, пройдя изрядное расстояние, опять оглянулся и увидел, как оборванный солдат, шатаясь, ковыляет по полю.

Он думал теперь только о том, как ему хочется умереть. Юноше казалось, что он завидует мертвецам, чьи тела простерты на полевой траве, на опавших листьях в лесу.

Простодушные вопросы оборванного вонзились в него, как ножи. Они словно исходили от всего общества, которое до тех пор будет с холодной жестокостью раскапывать тайное тайных, пока оно не станет явным. Бесхитростная настойчивость спутника показала юноше, что ему не удастся скрыть свое преступление у себя в груди. Его вырвет оттуда одна из бесчисленных стрел, которые носятся в воздухе, неустанно пронзая, вскрывая, разглашая то, что люди жаждут навеки спрятать. Юноша понимал, до чего он беззащитен против этих сыщиков. Тут не поможет никакая предусмотрительность.

Он вдруг заметил, что адский грохот сражения стал еще оглушительнее. Коричневые облака, клубившиеся в безветренном воздухе, совсем приблизились. Приблизился и шум. Леса источали людей, поля кишели черными фигурками.

Обогнув невысокий холм, он увидел дорогу, гудящую под бременем повозок, упряжек, людей. Из шевелящегося скопища неслись мольбы, приказы, проклятия. Командиром там был страх. Щелкали бичи, рвались вперед, натягивая постромки, лошади. Беловерхие фургоны двигались рывками и спотыкались, точно жирные бараны.

Это зрелище немного успокоило юношу. Все отступали. Значит, он не так уж провинился. Он сел и стал следить за охваченными паникой фургонами. Они напоминали беспомощных неуклюжих животных. Возницы орали, нахлестывали лошадей, и, глядя на них, юноша начал преувеличивать опасности и ужасы боя, дабы убедить себя, что поступок, который могут поставить ему в вину, был, в сущности, лишь звеном в цепи событий. Поэтому он не без удовольствия следил за столпотворением на дороге, находя в нем неотразимое доказательство своей непорочности.

Но вот на этой же дороге появилась голова пехотной колонны. Солдаты шагали стремительно и притом спокойно. Им все время приходилось лавировать между повозками, поэтому колонна извивалась, как змея. Передние ряды отгоняли мулов штыками. Кололи штыками и ездовых, если те были глухи к окрикам. Солдаты силой прокладывали себе путь сквозь живую стену. Плотная голова колонны действовала как таран. Ездовые осыпали пехоту замысловатыми ругательствами.

В приказах расступиться звучала убежденность в безотлагательности этого требования. Люди шли туда, в стредоточие грохота. Им предстояло отразить яростный натиск врага. Они гордились тем, что неотступно идут прямиком на передовую, меж тем как другие тупо копошатся здесь, на дороге. Потому и расшвыривали обоз с горделивым сознанием своей правоты - лишь бы их колонна попала вовремя к началу боя, все остальное значения не имеет. Эта уверенность сообщала их лицам особенную строгость и замкнутость. Офицеры шли, вытянувшись в струнку.