— Я знаю, почему вы так относитесь к нам! Детская шалость вами воспринимается как потрясение устоев!

— А что считать детской шалостью? То, что застрелили редчайший экземпляр козла, повесив ему на шею картонку с надписью «Овчинников»? Кстати, козел был как раз убит картечью. Когда его разделывали на мясо — картечин наковыряли самое малое на дюжину зарядов.

— Вона оно как! — вслух удивляется начарт Охрименко.

— Репрессии не остановят порыв людей к свету и свободе, и этому не помешают такие кровавые палачи, как вы!

— Что-то вы поистрепались, и раньше была демагогия, а тут уж совсем балаган начинается… Резюмирую: взвесив и обсудив представленные факты, руководство крепости пришло к следующему выводу — была попытка изнасилования медсестры, которая несколько превысила пределы самообороны. Ей выносится предупреждение. Все. Вопрос закрыт. Посторонних прошу покинуть зал.

Гора с плеч, по-другому и не скажешь. Хотя подозреваю, что не только у меня остались вопросы и не все еще закончилось. Но это потом, пока можно перевести дух. Я здорово опасался, что Михайлов окажется принципиальным службистом. Но еще не вечер, и, если я правильно научился оценивать мимику и телодвижения людей, каменюка за пазухой у него еще лежит, аккуратно завернутая в чистую тряпочку.

Краем уха слушаю Николаича. Утренний морф добавляет напряженности, ее ощущаешь как сгустившийся воздух. Чуть-чуть людей отпускает, когда «старшой» озвучивает сомнение, что морф сам кинулся в воду. По мнению нашего начраза, вполне могло быть, что кромка льда под тяжестью чудища обломилась, и тот оказался в воде против своей воли. Человеческое тело имеет положительную плавучесть, течением как раз бы снесло к «Летучему голландцу»…

Охрименко возражает — по сведениям пулеметчика, морф полз к воде. Спрашивают меня. Приходится подтверждать — да, полз. Ну да тут не та ситуация, чтоб выдрючиваться. Водоплавающие морфы для всех нас гибель.

Предложения Николаича по усилению обороны принимаются с рядом оговорок — тут и Охрименко и седой сапер весьма толково высказываются. Деревья перед крепостью решают все же спилить. Видно, что Хранителю это нож острый, но приходится согласиться, сектора обстрела должны быть чистыми. Да и перебраться с деревьев на стену запросто можно. Николаич отдает листок с тезисами секретарше, потом сластит пилюлю:

— Возможно, что морфы действительно умеют плавать. Только вот из головы не идет один мой старый знакомый. Он после гибели корабля проплыл больше двадцати миль в пресной, холодной воде. Большинство наших соотечественников при том не проплывут и пары сотен метров в теплой, соленой.

— Считаете, что нам попался бывший моряк или спортсмен-пловец? — заинтересованно спрашивает Званцев.

— Или водолаз. Не исключаю и искренне на это надеюсь.

Все-таки что же произошло в медпункте? Что?

Задавая себе этот вопрос и пытаясь смоделировать возможные варианты ответа, пропускаю достаточно рутинный доклад Павла Ильича, вот только самый конец меня отвлекает от самоедства.

— Таким образом, трагические инциденты в зоопарке и медпункте ставят перед нами серьезную проблему: какой у нас здесь порядок и как, собственно говоря, жить дальше. Мы выжили в первое время хаоса, когда было главным просто выжить, но теперь ситуация более-менее стабилизируется, если можно так говорить применительно к тому ужасу, который вокруг. И вопрос правопорядка становится насущным. Тут сегодня уже много говорилось о свободах и ответственности, расстрелах и так далее. Пока мы жили остатками прошлого. Но нет возможности содержать тюрьму и кормить тех, кто не хочет работать. Что сейчас законно?

— Говоря проще, вы спрашиваете, по каким правилам будет идти наша жизнь дальше? — Михайлов кратко формулирует длинные периоды речи Хранителя.

— Именно. Логично было бы ввести, скажем, военное положение.

— Невозможно. Военное положение на нашем уровне, да и на уровне Кронштадта, например, ввести незаконно.

— Почему? — Видно, что любезнейший Павел Ильич просто не понимает сказанного.

— Потому что ВП вводится указом президента. Не ниже, — отвечает Овчинников.

— Хорошо. И что тогда делать нам? За расстрел детей бить морды стрелявшим? Или выносить порицание, как медсестре? А сейчас этот удаленный отсюда деятель устроит демонстрацию из трех десятков последователей с требованием свобод и расстрелов для несогласных? Должна быть отправная точка.

— И что рекомендуете? Создать хунту?

— Да откуда мне-то знать? Давайте вместе думать. Старое законодательство погибло вместе с тем миром, во всяком случае, для нас оно невыполнимо, хотя формально тюрьма в крепости и есть, но сейчас там общежитие… Значит, нужно новое, всем понятное. Что-то, ну я не знаю, на манер совета старейшин или трибунала, чтобы не расследовать как попало каждый невнятный случай. Нужно решить вопрос с несогласными. Собственно говоря, мы находимся в осажденной крепости в прямом смысле этого слова. Для нас роскошь — устраивать такие эксперименты, теряя сразу четырнадцать человек просто потому, что у кого-то дурь взыграла и кому-то захотелось власти.

— Эге, да вы ретроград и консерватор…

— Да, когда в мою несовершеннолетнюю племянницу какие-то остолопы стреляют из ружья, я сразу становлюсь консерватором. И ради бога, не надо заводить песни о свободах и прочем неповиновении властям. Прекрасно помню чеканное выражение Хакамады, сказавшей буквально: «Я буду бороться с любой властью, пока меня не будет в этой власти!» И здесь то же самое. И я хорошо знаю, что такое власть в руках этих господ!

— А что вы сами-то можете предложить для тех, кто тут мутит воду?