Шрифт:
— Ну, не плачь, сестра, слезы не утеха. На все воля божья. Вот и я тоже сиротой остался, один как перст… а живу.
— И ты сирота?
С двенадцати лет, сестричка… Скитался вот, пока сюда не пришел. А теперь… сама видишь, — врал зачем-то Иван.
— Бедный… и ты…
Солнце тем временем рассыпало миллиарды искр по зеленой траве, разбудило день.
— Ну, прощай, сестра. Вон уже встают ваши. А мне у епископа утром быть нужно.
— Прощай…
И стояла. Иван тоже не двинулся.
— Сестра… Я бы… хотел…
Поняла.
— Хорошо.
— Завтра в это время буду назад возвращаться из города… будешь ждать?
— Хорошо… буду…
Этот день казался Соломонии бесконечно долгим. Медленно тянулись часы, а солнце, как пригвожденное, будто стояло на месте. Но наконец наступил вечер, а за ним душная ночь.
Соломонии жарко. Она сбрасывает надоевшую одежду и застывает на белой простыне, как тень от луны. Только глаза, эти два блуждающие огонька, выдают в ней жизнь. Вся она — в напряженном ожидании. Вся — надежда, желание — нежное, бурное, робкое, смелое, жаркое.
На колокольне бьет два. Вскочила с постели. Торопливо оделась и как тень выскользнула из кельи. Тихо прошла темной аллеей к колодцу и спряталась за кустами. Где-то далеко что-то затарахтело.
— Он…
Но снова тихо. То, верно, крестьяне поехали в степь. Соломония снова присела, напрягла слух. Снова грохот, топот копыт. Снова слилась с оградой, всматриваясь в темноту.
— Теперь он.
Возле колодца остановилась пара лошадей. С повозки соскочил Иван.
— Я здесь… — прошептала Соломония.
Иван перемахнул через колодец и стал возле нее.
— Ждала?
— Ждала, милый… — неожиданно для себя сказала Соломония.
Иван мгновение постоял и обнял ее за талию.
— Я тоже ветром летел. Едва кони живы.
Привлек ее к себе, сжал руки и, расстелив рясу, посадил. Сам сел рядом.
— Как тебя зовут?
— Соломония. А тебя?
— Иван.
Помолчали. Оба тяжело вздыхали, смущались. Но вдруг Иван страстно обнял Соломонию и прижал к себе. Соломония и сама доверчиво приникла к нему, ласкала его руки, буйную шевелюру и счастливо улыбалась. Но солнце спешило. Утро выглянуло умытым лицом из-за горизонта.
— Милая, когда снова увидимся?
— Когда хочешь. Хочешь, хоть завтра ночью, как все улягутся? Приходи.
Страстный поцелуй опалил ее уста.
— Так придешь, милый? Я буду ждать…
— Приду. Прощай, пора уже.
Еще поцелуй… Загремело, загрохотало, поднялась пыль, и Соломония, пошатываясь, пошла к себе.
5
Послушник Василий напряженно думал: «Почему это, когда эконом заходит к отцу Ананию, тот приказывает мне выйти, а потом они запираются в келье и о чем-то совещаются? Что могут значить эти тайные сговоры?»
Сгреб рукой волосы и застыл в задумчивости.
«Здесь что-то есть. Зря эти две лисицы не будут прятаться. Но что в этом кроется? Не было Ивана — не отпускал от себя отец Ананий. По пустякам часами, бывало, сидеть заставлял. А теперь… Нет, тут что-то есть».
Снова звонок. Василий поспешил к игумену. Отец Ананий писал у стола. Послушник стал у двери, и в этот момент в дверь постучали. Василий машинально спрятался за умывальник и замер. И тут решил он любой ценой узнать, в чем дело, — это был рискованный шаг.
В дверь еще раз постучали.
— Василий, открой! — крикнул отец Ананий, не оглядываясь.
Стук повторился.
— Василий! Ах, проклятый парень, уже исчез. Войдите, кто там.
В келью вошел отец эконом.
— Никого?
— Никого. Василий был, но ушел.
— Ну, это к лучшему. Не нравится он мне, присматривается что-то все, нюхает… Не замечает ли чего…
— Ты думаешь?
— Все может быть. Парень он ловкий, к тому же и мы на заговорщиков смахиваем.
— Это правда. Придется его отправить к Игнату на поле. Там он многого не узнает. Ну, а тот как?
— Куда-то исчезает еженощно. Хотел проследить, да…
— Страшновато? — кольнул отец Ананий.
— Да так… старый уж я… А он возвращается в таком настроении, как жених с обручения. Не ходит ли куда к бабе? Он что-то на влюбленного похож.
— О-о-о! Это уже совсем ни к чему.
— У меня такое подозрение. А это может испортить нам план, в случае чего.
— Правда. Деньги же не малые, даже для нас. Но неужели никакого следа, маленького намека?
— А ни-ни. Вроде он всю жизнь кучером был, словно в конюшне родился, — разочарованно и со злостью сказал отец эконом.