Шрифт:
— Если не хочешь, чтобы она прыгала, скажи ей резко: «Фу!» — она отстанет, — посоветовала Нэнси. — Обед заказывать?
— Да она мне не мешает. Подожди заказывать. Пойдем, я тебе кое-что показать хочу. — Он привычно положил руку ей на плечо и повернул ко входной двери.
В тот момент, когда Ник сказал лифтеру: «На стоянку!», она поняла, что речь идет о машине, о которой он говорил за ужином, — о машине, приличествующей «миссис Райан», — и не ошиблась.
Машина была и правда великолепна: новехонькое «вольво» красивого темно-зеленого цвета.
— Вот, — подвел он Нэнси поближе. — Это тебе! — Достал из кармана брелок, и машина послушно подмигнула фарами.
Да, это не ее старенький фордик...
— Я знаю, что ты зеленый цвет любишь — специально выбирал, — начал объяснять Ник. — Сиденья кожаные, с шариками внутри, чтобы спина не уставала, кондиционер...
И без этого перечисления было понятно, что машина шикарная — такая шикарная, что к ней и притронуться боязно.
— ...скорость набирает мгновенно — ты и не заметишь...
Вот Алисии бы такая подошла в самый раз. Интересно — ей Ник дарил что-нибудь подобное? Или только драгоценности?
— Да, неплохой реквизит... для спектакля. — Нэнси сама не знала, что заставило ее сказать это, и пожалела о вырвавшихся словах, еще не успев договорить их.
Но было уже поздно. Лицо Ника мгновенно отвердело, от улыбки не осталось и следа. Он покачал головой.
— Не реквизит. Подарок. Тебе.
Сунул ей в руки брелок с ключами и, развернувшись, быстро направился к лифту.
Нэнси догнала его в тот момент, когда подъехала кабина. Молча, не глядя на нее, Ник шагнул внутрь и сделал лифтеру короткий жест «вверх!».
Она осторожно дотронулась до его руки.
— Извини... я не...
— Да ладно... — поморщился он, по-прежнему не глядя в ее сторону. Войдя в номер, бросил через плечо: — Закажи, пожалуйста, побыстрее обед. Мне через час обратно на работу, — и ушел к себе в спальню.
Нэнси осталась стоять посреди гостиной. Во рту было горько и противно, горло сжималось, хотелось побежать куда-то, стукнуть кулаком по стене — пусть будет больно, лишь бы избавиться от непонятного чувства обиды. На кого — на саму себя? Ну зачем было это говорить?! Просто так, назло?
И сейчас невозможно сделать вид, что все нормально — и что не было сузившихся, словно от боли, глаз Ника, и его обезоруживающего ответа: «Подарок. Тебе...», и усталого в лифте «да ладно...».
Она опустилась в кресло, машинально погладила подсунувшуюся собаку, но тут же вскочила, вспомнив про обед. Позвонила, сделала заказ, попросила привезти все как можно скорее. Глубоко вздохнула — и пошла мириться.
Ник сидел на кровати, спиной к двери; сброшенная рубашка небрежно валялась на покрывале. Наверняка он слышал, что открылась дверь, но не шевельнулся.
Нэнси подошла поближе и остановилась за его спиной.
— Ник, ну извини... правда, извини... я не хотела...
Ответа не последовало.
Тогда она влезла на кровать и придвинулась к нему вплотную. Положила ладонь на плечо.
— Ник...
Все так же не оборачиваясь, Ник усмехнулся — она угадала это по короткому резкому выдоху — и потянул ее к себе.
Нэнси неловко заерзала, пытаясь высвободить неудобно прижатый локоть, — Ник притиснул ее сильнее, обхватил обеими руками и буркнул:
— Не дергайся! Ну что ты все... как ежик... — взял ее руку, положил себе на шею, вздохнул и улыбнулся.
Она потянулась к нему и легонько поцеловала в щеку — как когда-то, давным-давно.
— Спасибо...
— Пожалуйста... Значит, машина тебе все-таки понравилась?
На самом деле Нэнси думала в тот момент не о машине, а о том, что он больше не сердится, — но решила ничего не объяснять, просто кивнула.
— Ну и ладно... Ты что, меня к этой дурочке приревновала?
Она не знала, что ответить. Да? Нет?
Конечно... неприятно. Неприятно было видеть, как Стефи обнимала его, словно имела на это право; неприятно было представлять их вместе. Неприятно... Но той единственной женщиной, при мысли о которой все у нее в душе сжималось от боли и обиды и от ревности, оставалась ее мать, Алисия Хэнсфорд. И даже сейчас, лежа у Ника на коленях, Нэнси не могла забыть о ней, не могла, хотя бы мельком, не подумать: «А ее он так же устраивал на коленях, и смотрел в глаза, и улыбался?! Так же?!»
И по сравнению с Алисией все остальные женщины, которых Нэнси видела на фотографиях, о которых читала и знала, — в том числе и эта хорошенькая девочка, модная и самоуверенная, заявившая: «Он не может тебя любить — я красивее!» — не значили ничего... почти ничего.