Шрифт:
– Затопчут, окаянные!
«Отчего ей так весело? Неужели из-за моих цацек?» – сердито подумал Мишка.
– Здрасьте вам!
В горницу, крестясь на божницу и алчно поглядывая на лавку с товарами, входили казачки. Мишка оглянулся на окно: через улицу к дому Ивановых торопились еще несколько молодых женщин.
Что ж, купцу Иголкину пора было за дело.
Влип!
Через полтора часа в избу набилось человек двадцать, и почти все – мужики. Позванивали шпоры, кое-кто пришел с шашкой. Во дворе ивановского дома Мишка безменом взвешивал связки с рыбой, горшки с икрой и складывал выменянные продукты на брезент, расстеленный на повозке. Мена шла по честному: Ягунин, договорившись о цене, откладывал выбранный покупателями товар и записывал на краешке газеты – кому, что и за сколько. Затем, когда те приносили продукты, вместе шли во двор к безмену. Вещицы свои Мишка тщательно заворачивал в газеты, с тонким учетом, кому сунуть какую… Дюжину «Коммун» с покаянными письмами бывших серовцев он уже успел всучить некоторым обладателям шпор. Они купили у него отточенные сапожные ножи для бритья, пряжки к ремням, два пиджака и несколько рубах из ситца и простого полотна.
Девки, выбрав какую вещицу, опрометью бежали домой – примерить, похвастать. А мужики… Многие тоже уходили восвояси, но иные оставались. Вот и поднабилось: кто сидел на лавках, кто на стульях, кто у порога на корточках. Курить в горнице Алена строго-настрого запретила: отец табачища не терпит. Подымить выходили во двор, но редко, когда не было мочи терпеть. Боялись пропустить что-то важное из того, что рассказывал белобрысый самарский коробейник.
Коробейник, однако, сам в разговоры не лез и по своему почину ни о чем не распространялся. На вопросы отвечал прямо, не таясь. Чаще всего спрашивали, не бывал ли он недавно в деревнях и селах, и называли их, свои, родные: Саватеевка, Ключики, Большая Глушица, Сергеевка, Алексеевка, Луговое…
– Нет, – одинаково отвечал Мишка. – У вас не бывал. Наверняка плохо – голодуха всюду. Но, может, и спасутся…
И как бы вскользь добавлял кое-что. О помощи Помгола и АРА, с которой договорилась советская власть, чтоб помогла Поволжью. Чуть подробней – о Самаре, где спасают работники власти голодающих крестьянских ребятишек, даже собственные пайки им отдают…
Его слушали жадно и если перебивали, то лишь уточнениями:
– Что, в Бузулукском совсем худо?
– А в нем пуще всего, – вздыхал Мишка. – Там, понимаешь, атаман Попов со своими людьми половину ссыппунктов поразбивал. Чем нынче весной мужики сеять будут, теперь и сама власть не знает…
На некоторое время установилось тяжелое молчание. У многих, кто был в избе, на памяти были и свои собственные «подвиги» подобного рода. Швыряли крестьянам отбитое у государства зерно – ешьте, не жалко! А съели-то они, выходит, семена. Такого мужика, что семена жрет, утопить мало.
Один из вновь подошедших – заходили к Ивановым теперь уже не столько купить, сколько слушать – вдруг выпалил с недоверием и ехидцей:
– Да как же ты сам-то в бандитские края заехать не испужался? Они ж, бандиты, как звери… Так ведь о нас комиссары говорят?
Ягунин только плечами пожал.
– Как не боюсь? Меня ж люди послали! Всем обществом сложились, чтоб пропитание закупить. А вообще-то, всякий человек по-своему живет. Кто торгует, кто пашет, кто на коне скачет… Кому, значит, что нравится.
Загалдели. У двери двое зло сцепились: «И верно…» – «Что верно-то?» – «А то!»
– Это точно, нравится зайцу от волка бегать, – воскликнул высокий парень с косой, падающей на глаз челкой и редкими пшеничными усиками. – Так и мы…
– Ты, Красюк, того, не очень, – приглушенно буркнул заросший седоватой бородой мужик. – Тебе что? Тебе можно еще и поскакать. А у кого рты голодные по углам… Гомон усилился.
– Глядишь, и нынче не отсеемся, все скачем, ветра ищем в поле.
– Пос-с-стой, пос-с-той, неужто влас-с-ти на пос-с-сев дают? – Отпихивая локтями других, к Ягунину пробился коренастый, как комель, повстанец.
Мишкиным товаром никто уже не интересовался. Две бабы сунулись было в сени, но их турнули: попозже зайдете, сороки…
– Дают. Со всей России везут, – убежденно говорил Мишка. – Вот только бы зиму народу перегоревать. Все наладится, вот увидите.
– Для кого наладится… – с горечью забубнил кто-то в толпе. Красюк, тряхнув светлой челкой, крикнул:
– Не ной, дядька Семен! Сколько народу уж домой воротилось!
– И всех в расход, – желчно вылез рыжий мужичонка. – До единого.
– Врешь! – сердито возразил Мишка. Он чувствовал, что наступил момент, ради которого они и добирались сюда с Байжаном. – Даже в газете печатают: кто добровольно сдается, того прощают власти.
– Агитация! – рыжий зло ощерился. – Братцы, это ж с Уральска чекист, я его летось там в садике видел. Возле чека гулял, ей-ей! Не из Самары он вовсе, ей-ей!..
– Врешь! – заорал Мишка, схватил со стола завернутую в «Коммуну» сорочку, дернул за узелок бечевку. – На, рыжая борода, гляди! Декабрь, месяц, газета «Коммуна». Перед отъездом для товарной завертки целую пачку купил. Глядите-ка. – Он развернул газету, и все вокруг притихли в ожидании чего-то особенного, важного. – Кто грамотней у вас?